Цирк "Гладиатор"

Настроение упало. Однако, когда на улице он рассмотрел на золотом портсигаре искусно выгравированное своё имя, развеселился. Шутка ли — сам Чинизелли!

В приподнятом настроении он поехал к Нине.

В глубине души таилась надежда: «Верзилина у неё нет».

Надежда была глупой. Верзилин сидел у Нины.

Коверзнев нарочито шумно поздоровался с Ниной, преувеличенно любезно пожал Верзилину руку, иронизируя над Никитой, рассказал о его вчерашней победе над чемпионом мира Стерсом.

Нина забилась в угол дивана, куталась в пушистый платок, молчала.

Молчал и Верзилин, думая с неприязнью о приходе своего приятеля.

Тот расселся в кресле, вытянувшись, загородив ногами проход. Демонстративно достал папиросу, шумно щёлкнув крышкой портсигара.

— Трубку бросил? — с усмешкой спросила Нина.

— Да нет, — нарочито равнодушным тоном ответил Коверзнев, — обновляю портсигар… Сам Чинизелли подарил …Девяносто шестая проба. — И добавил, словно извиняясь: — Не бросать же… — Но не получив ответа ни от Нины, ни от Верзилина, сказал, ни к кому не обращаясь: — Для коллекции пригодится.

Он протянул портсигар Нине. Та не пошевельнулась. На мгновенье рука его неловко повисла в воздухе, затем он положил портсигар на край овального стола, прикрытого редкой плетёной скатертью.

Чтобы замять неловкость, Верзилин взял портсигар, рассмотрел монограмму, хотел похвалить, но не сдержался — поморщился.

Заметив это, Коверзнев сказал горько:

— Было время, вам нравились высоты, завоёванные мной, Ефим Николаевич.

— Юпитер, если ты сердишься… — начала Нина.

— То ты неправ, — торопливо докончил Коверзнев и усмехнулся.

А Верзилин, вздохнув, сказал:

— Это немножко расходится с вашими взглядами на спорт.

— Почему? — вспыхнул Коверзнев.

— Ну, не будем об этом говорить, — успокаивающе произнёс Верзилин.

Деланно спокойно Коверзнев возразил:

— Видимо, всё, что исходит от Чинизелли, вам кажется взяткой?

— Я не сказал этого, но…

— Но… подумали… И хотели напомнить наш разговор… Что ж, Сципион Чинизелли действительно хозяин цирка. Но плюс к этому он артист. И могу я, человек искусства, принять от него, тоже человека искусства, подарок в знак… дружеского расположения? Могу?

— Вот как? — вскинула чёрные брови Нина. — Вы стали друзьями?

— А что тут такого? Ты можешь выбирать себе друзей, а я нет?

Это уже было сказано грубо, и Верзилин не выдержал.

— Вы простите, Валерьян Павлович, — сказал он дрогнувшим от волнения голосом, — но мы все тут были друзья, и нам нет причин ссориться… Может, я вас чем–нибудь обидел, и вы сердитесь на меня?

— Вы? — высокомерно спросил Коверзнев. — О нет! Я сам себя обидел, — добавил он резко, — и сам на себя сержусь. Моё почтенье.

И он ушёл, так же, как несколько дней назад.

— Что с ним? — спросил Верзилин, взволнованно расхаживая по комнате.

— Вы чудак, Ефим, — задумчиво сказала Нина.

Он не понял — почему чудак.

Глаза ему раскрыл совершенно неожиданный случай.

Два дня спустя, как обычно, без стука открыв дверь в комнату Нины, Ефим Николаевич оказался свидетелем следующей картины. Нина сидела, забившись в угол глубокого дивана, сутуло кутаясь в большой пушистый платок. Коверзнев стоял перед ней на коленях, что–то горячо говорил ей, ловил её ладони. Она отстранялась от него, прижимаясь к податливой спинке дивана, покрытого персидским ковром, прятала руки под платок.

Всё это Верзилин успел рассмотреть в одно мгновенье.

— Никогда! Слышишь, Коверзнев, никогда! — горячо произнесла Нина и встретилась глазами с Верзилиным.

Он смущённо кашлянул.

Коверзнев круто повернулся. Поднявшись, отряхнул колени, сказал, паясничая:

— У вас редкий дар, Ефим Николаевич… попадать в неловкое положение.

— Перестань! — резко одёрнула его Нина.

Не зная, что сказать, Верзилин глупо потёр руки.

27

Ресторан «Вена», где собирались артисты, художники и писатели, был набит битком.

За столиком Коверзнева сидели незнакомые люди. С ненавистью глядя на них, он опрокидывал в рот стакан за стаканом. Нашли время говорить об искусстве! Весь мир рушится, как они не могут этого понять! Была у него одна радость — Нина, но пришёл этот борец, и он потерял её. А он ещё так расписывал ей Верзилина. На свою шею. Вот возьму и выплесну вам вино в лицо…

Один из незнакомцев испуганно покосился на сжатый в побелевшей руке Коверзнева стакан. Не спуская с него взгляда, продолжал разговор:

— Собинов в роли Лоэнгрина…

— К чёрту Собинова! — проскрипел зубами Коверзнев.

Он ожидал, что его одёрнут — напрашивался на ссору.

Но из глубины зала раздался радостный голос:

— Валерьян Палыч! Душка! Рад видеть тебя!

Между столиками пробирался Леонид Арнольдович Безак — известный художник.

— Только что вернулся из Неаполя… Какие этюды — голова кругом идёт!.. Восстановленная улица Помпеи… Колоссально!..

Он остервенело потряс Коверзневу руку:

— Сейчас — ко мне! По пятницам у меня журфиксы. Все — свои… А кого мы ждём!..

Он наклонился и шепнул на ухо имя модного поэта.

Не дав Коверзневу вымолвить и слова, он подхватил его под руку, потащил на улицу.