Циолковский

После самоубийства сына Игнатия жизнь Циолковского круто изменилась. По свидетельству его старшей дочери, он разочаровался в земных проблемах и обратил свой взор к Космосу. «Он считал, что есть лучшие миры, уже достигшие совершенства, до которого человечеству надо пройти длинный путь. Причем он возлагал большие надежды на воздушный транспорт, который должен, по его мнению, „объединить человечество и стереть границы между народами“» (курсив мой. — В. Д.). Принципиально важно, что проблему Космоса Циолковский сразу же осознал как этическую проблему. «Этика Космоса, — писал он позже, — т. е. его сознательных существ, состоит в том, чтобы не было нигде страданий».

Начало такому космоэтическому подходу к познанию действительного мира в истории русской мысли положил крупнейший русский ботаник, дед Александра Блока по материнской линии Андрей Николаевич Бекетов (1825–1902). В конце 70-х — начале 80-х годов XIX века он стал выборным ректором Петербургского университета, а в начале 90-х годов написал и опубликовал уникальное философское эссе «Нравственность и естествознание». В центральной части трактата, озаглавленной «Космический принцип христианской нравственности», предпринята небезуспешная попытка определить некоторые фундаментальные закономерности, общие для природы и для общества, включая и моральные устои. Тем самым были предвосхищены многие идеи, сформулированные впоследствии в космической этике Циолковского. Бекетов писал о космической обусловленности нравственного поведения людей исходя из самых общих закономерностей, заложенных в фундаменте природы. В дальнейшем они по-своему преломляются в процессе биотической и социальной эволюции.

Подобно тому, как тяготение, свет, теплота и другие виды физического движения носят всеобщий характер, а Вселенная «во всей своей беспредельности» управляется одними и теми же законами, психическая жизнь человека, а следовательно, и его нравственность уходят своими корнями в «общие законы всего Космоса». Бекетов отталкивается от известного «золотого правила» нравственности, гласящего: «Поступай со всеми так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой». По его мнению, в этом случае поступки человека ведут к полному уравниванию его наслаждений с наслаждениями ближнего и естественным путем приводят к утверждению принципа справедливости. Тем самым выявляется первое и главное звено в цепи, благодаря которому можно вытянуть всю цепь. «Справедливость есть равенство в приложении к жизни всех и каждого. Равенство (=) — вот кратчайший символ, выражающий и высший принцип высшей человеческой нравственности. Но математическое равенство мыслимо только в отвлечении; в природе же, во Вселенной оно выражается равновесием, и именно подвижным равновесием… На равновесии зиждется Вселенная, весь необъятный Космос; в нем заключается самое общее проявление мировой силы, заправляющей как необозримыми звездными системами, так и малейшим атомом на Земле».

Равновесие в природе стремится к естественной гармонии: формы бытия меняются, но целое сохраняется во всей своей гармонии. То же происходит и в человеческом обществе, но здесь этому универсальному принципу придается дополнительная активность, присущая всему живому. Наука же оказывается сильнее всяких церковных проповедей, так как она, открывая законы Вселенной, позволяет приложить эти законы к «духовному быту» человека и тем самым способна превратить его в действительно нравственное существо. Вся же цепочка онтологических категорий, обусловливающих нравственность, такова: Справедливость — Равенство — Равновесие — Гармония. Именно в такой последовательности проявляется их объективная необходимость как «вселенская законность». «В душе человека, в его совести отражается космическая законность жаждою к установлению гармонии, не только в целом, но и во всех частностях бытия, и прежде всего — в человечестве».

Знал ли Циолковский о статье Бекетова (она была напечатана в 1891 году в журнале «Вопросы философии и психологии»)? В Калуге этот журнал выписывали и читали. В традициях же провинциальной интеллигенции считалось за правило — обмениваться впечатлениями о прочитанном, и любая информация распространялась по принципу цепной реакции. Так что, вполне возможно, Циолковский имел представление о статье Бекетова. Косвенно Константин Эдуардович мог войти в круг космоэтических идей и через Н. Ф. Федорова, с которым общался в Москве, или же через его труды, с коими познакомился уже после смерти своего великого наставника. Ибо Федоров осмысливал примерно тот же круг вопросов, что и петербургский ботаник. «Ненавистную разделенность мира» и слепую силу Вселенной, по Федорову, может преодолеть только коллективный разум, братское единение всех людей и, в особенности, — ученых.