— После того, как мы его снимем. Что же, по-вашему, пожарная команда зря приезжала? — И тотчас распорядился: — Двоим схватить господина советника и не отпускать!
Спасательная акция продолжалась. Не прошло и получаса, как заезжий чудак под крики «ура» и приветственные взмахи шляп благополучно ступил на землю. Отрывистым, сиплым ревом, похожим на вой сирены, Эдди пытался втолковать советнику — которого держали двое дюжих парней, — что он без памяти влюблен в его дочь и намеревался просить ее руки.
— Я хотел изъясниться в любви в романтической обстановке.
— Чья обстановка? — возопил господин Воллишоф.
— Юноша появляется ночью у балкона своей возлюбленной, чтобы признаться в любви. Очень красивая сцена. Описана, между прочим, одним великим поэтом.
— Он имеет в виду меня, — вмешался господин Максль. — Упомянутая сцена описана в «Вильгельме Телле».
— Я люблю вашу дочь и прошу ее руки, — взревел Эдди.
— Какие крюки? — переспросил хозяин замка у господина Лёви, который со шлангом в руках стоял рядом.
— Он любит вашу дочку! — прогремел пожарный таким зычным голосом, что стекла в замке задребезжали.
— Любит вашу дочку! — хором повторила толпа.
— Бочку?.. Какую еще бочку? — недоуменно спросил старец.
Грета, которая до сих пор скромно жалась в сторонке, выступила вперед и бросилась Эдди на шею. Тут старик наконец понял, в чем дело, и отправился спать.
В разрывах облаков, напоминающих клочья ваты, на утреннем небосводе вырисовывались вершины Альп…
На следующий день Рэнсинг отправил дядюшке телеграмму:
ОБРУЧИЛСЯ С БУДДОЙ. НЕМЕДЛЕННО ПРИЕЗЖАЙ.
ЭДДИ.
Глава седьмая
Путешественники миновали одно за другим несколько небольших селений. Профессор уже готов был примириться с фраком, если бы не пуговица манишки у воротничка, которая всякий раз, как он наклонялся вперед, впивалась ему в шею.
— Как вы думаете, скоро ли нам попадется гараж?.. — робко спросила девушка. — Где я могла бы взять напрокат машину…
Лорд несколько секунд раздумывал, стоит ли отвечать. Наконец решил, что стоит. Но кратко и сухо.
— Думаю, что в Ла-Рошели, это довольно большой город. Надеюсь, и мне там найдется сносное пристанище на ночь.
На этом разговор оборвался. Вдоль дороги мелькали деревья с широкой белой опояской, подобно фантастическим одноногим солдатам, вышагивающим гуськом. Девственно живописный пейзаж был в угоду автомобилистам испорчен этой безобразной белой полоской.
В связи с упомянутым ночлегом профессору пришла на ум возможная катастрофа, которой, к счастью, удалось избежать, и он пробормотал вслух, вроде бы ни к кому не обращаясь:
— Хорошо еще, что несессер у меня всегда при себе, в машине…
Рядом с ним на сиденье лежала черная лаковая сумка.
— Что же хорошего? — несколько раздраженно спросила Эвелин.
— Иначе я не смог бы утром побриться. А я ненавижу ходить небритым.
«Жалкий сноб», — подумала девушка и чуть не расплакалась, посмотрев на себя: оборванная, грязная, исцарапанная, смертельно загнанная — в самом центре Европы. А этот пижон беспокоится о своей бритве!
Вероятно, она пыталась найти хоть какие-то недостатки в характере профессора, чтобы тем самым уравновесить стремительно растущую симпатию к нему.
Свою лаковую сумочку — тоже черного цвета — она даже в машине судорожно стискивала в руках. Ведь там хранится оранжевый пакет — цена «Созерцающего Будды».
А кроме того, от сохранности пакета зависит честь несчастного лейтенанта Брэндса. Под какой, бишь, фамилией он служит в Иностранном легионе?
Мюнстер… Мюнстер… Мюнстер…
Эвелин твердила эту фамилию, словно заучивала урок.
Наконец они прибыли в Ла-Рошель.
Профессор остановил машину перед единственной гостиницей городка. Среди сидящих в распивочной крестьян аристократ-водитель, облаченный во фрак, вызвал всеобщее оживление. Баннистер покраснел до корней волос, когда маленький, кривоногий бретонец с головой, похожей на репу, воззрился на лорда, словно на афишную тумбу, и опасливо обошел его со всех сторон. А некий виноградарь полушепотом предложил хозяину позвать врача, пока он не остался наедине со странным постояльцем.