Цикл «Миллениум». Книги 1-5

— Успокойтесь, успокойтесь, я еще не договорил. Мы также поняли, что несколько машин было соединено между собой и что они, в свою очередь, периодически подключались к суперкомпьютеру в Токио.

— Звучит правдоподобно.

— Именно. Поэтому мы смогли увидеть, что большой файл — или, во всяком случае, некий большой объект — был совсем недавно уничтожен. Восстановить его нам не удалось, но мы констатировали, что это имело место.

— Вы хотите сказать, что Франс уничтожил собственную научную работу?

— Я, в общем-то, не делаю никаких выводов. Но когда я услышал ваш рассказ, такая мысль пришла мне в голову.

— А файл не мог уничтожить преступник?

— Вы имеете в виду, что преступник мог сперва скопировать его, а потом стереть из компьютеров Бальдера?

— Да.

— В это мне крайне трудно поверить. Убийца забегал в дом очень ненадолго, он ни за что не успел бы провернуть такое; да ему и не хватило бы знаний.

— Ладно… это все-таки звучит обнадеживающе, — с сомнением в голосе произнесла Фарах Шариф. — Вот только…

— Да?

— Для меня это не вписывается в характер Франса. Неужели он действительно был человеком, способным уничтожить главное дело своей жизни? Это ведь все равно… я не знаю… как если бы он отрубил себе руку, или хуже того, как если бы он убил друга, уничтожил потенциальную жизнь…

— Иногда человек вынужден приносить большую жертву, — задумчиво сказал Бублански. — Уничтожать то, что любил, чем жил…

— Или же где-то существует копия.

— Или же где-то существует копия, — повторил Ян, внезапно протянув вперед руку.

Фарах Шариф явно не поняла. Она просто смотрела на руку, словно ожидая, что он ей что-то даст. Но Бублански решил не сдаваться.

— Знаете, что говорит мой раввин?

— Нет.

— Что человека отличают противоречия. Мы одновременно стремимся домой — и уехать подальше. Я не был знаком с Франсом Бальдером, и, возможно, он посчитал бы, что я просто старый дурак. Но одно я, во всяком случае, знаю: мы способны одновременно любить свою работу и бояться ее — в точности как Франс Бальдер, похоже, любил сына и бежал от него. Жить, профессор Шариф, означает не вписываться целиком и полностью в какие-то рамки, а разрываться во многие стороны. Я вот думаю: не находился ли ваш друг на какой-то переломной стадии? Может, он действительно уничтожил дело жизни. Может, он под конец проявил себя во всей своей противоречивости — и стал истинным человеком, в лучшем смысле этого слова…

— Вы так думаете?

— Я не знаю. Но ведь он изменился, не так ли? Суд постановил, что Бальдер не способен заботиться о сыне. Тем не менее он занялся именно этим, и даже добился того, что мальчик расцвел и начал рисовать.

— Вы правы, комиссар.

— Называйте меня Яном.

— О’кей.

— Знаете, народ иногда называет меня Бубла.

— Это потому, что вы так приятно бубните?

— Ха, нет, не думаю. Но одно я знаю совершенно точно.

— Что же?

— Что вы…

Дальше он не продвинулся, но этого и не требовалось. Фарах Шариф одарила его улыбкой, которая в силу своей простоты заставила Бублански снова начать верить в жизнь и в Бога.

В восемь часов утра Лисбет Саландер поднялась со своей большой кровати на Фискаргатан. Она опять не выспалась, и не только потому, что без всякого результата боролась с шифрованным файлом АНБ. Саландер еще прислушивалась к шагам на лестнице и периодически проверяла сигнализацию и камеры наблюдения на лестничной клетке. Ей так же, как всем остальным, не было известно, покинула ли сестра страну.

После позора на Ингарё нельзя было исключить того, что Камилла готовит новую атаку, еще большей силы, или же что в квартиру ворвутся люди из АНБ. В этом отношении Лисбет не питала никаких иллюзий. Но сейчас, утром, она, отбросив эти мысли, решительным шагом пошла в ванную, разделась до пояса и проверила рану.

Ей показалось, что рана выглядит лучше, хотя это, конечно, соответствовало действительности лишь отчасти. Тем не менее она в безумном порыве решила отправиться в боксерский клуб на Хурнсгатан и потренироваться.

Зло надо изгонять злом.

После тренировки Лисбет в полном изнеможении сидела в раздевалке, будучи почти не в силах думать. Зажужжал мобильный телефон, но она не обратила на него внимания. Вошла в душ и встала под струи горячей воды, и только тут мысли стали постепенно проясняться. В ее сознании опять всплыл рисунок Августа. Правда, на этот раз Саландер занимало не само изображение убийцы, а написанное в самом низу листа.

Законченную работу Лисбет видела в доме на Ингарё лишь несколько мгновений и была тогда полностью сосредоточена на отправке рисунка Бублански и Мудиг; а если бы даже и задумалась над ним, то, как и все остальные, восхитилась бы точностью изображения деталей. Но теперь, когда она с помощью своего фотографического взгляда восстанавливала рисунок в памяти, ее гораздо больше интересовало написанное под изображением уравнение. В состоянии глубокой концентрации Лисбет вышла из душа. Однако она почти не слышала собственных мыслей, поскольку около раздевалки бушевал Обинце.

— Заткнись! — крикнула она ему. — Я думаю!