— Какого черта… так он здесь? — прошипел он с таким видом, будто собирается продолжить драться.
Внезапно Вестман приосанился. В каком-то смысле это было прекрасной демонстрацией актерского мастерства. За одну секунду он начал блистать великосветскими манерами, обычно производившими впечатление на женщин.
— К тому же парня доставили нам прямо к дверям, — продолжил он. — Уж куда роскошней! Он хорошо себя чувствует?
— Он в порядке, — удивительно монотонным голосом ответила стоявшая в дверях женщина и, не спрашивая разрешения, вошла в квартиру со своей большой сумкой и в перепачканных глиной сапогах.
— Конечно, заходите, — кисло произнес мужчина. — Не стесняйтесь.
— Я здесь для того, чтобы помочь тебе собрать вещи, Лассе, — проговорила женщина тем же ледяным голосом.
Однако реплика была настолько странной, что Ханна не усомнилась в том, что ослышалась, и Лассе явно тоже не понял. Он просто разинул рот с глупым выражением лица.
— Что ты говоришь? — переспросил он.
— Ты переезжаешь.
— Ты пытаешься шутить?
— Отнюдь. Ты должен сейчас же убраться из этого дома и никогда больше не приближаться к Августу. Ты видишь его в последний раз.
— Так ты действительно чокнутая!
— Напротив, я на удивление щедра. Я собиралась просто спустить тебя с лестницы и причинить тебе очень большой вред. Но сейчас у меня с собою сумка. Я решила позволить тебе упаковать немного рубашек и трусов.
— Что ты за уродина такая? — прошипел Лассе изумленно и вместе с тем яростно.
Он двинулся к женщине с угрожающим видом, и Ханна на секунду или две задумалась, не изобьет ли он ее тоже.
Однако что-то заставило его заколебаться. Возможно, глаза женщины или то простое обстоятельство, что она не отреагировала, как другие. Вместо того чтобы с испуганным видом отступить, она просто холодно улыбнулась, достала из внутреннего кармана несколько помятых листов бумаги и протянула их Лассе.
— Если вы с твоим дружком Рогером начнете скучать по Августу, то всегда сможете посмотреть на это и вспомнить, — сказала она.
Лассе явно был обескуражен ее действиями. Растерянно полистав бумаги, он весь скривился, и тогда Ханна не удержалась и тоже взглянула. Это были рисунки, и верхний изображал… Лассе, который с безумно злым видом размахивал кулаками…
Задним числом она едва ли смогла бы объяснить то, что произошло потом. Дело было не только в том, что Ханна поняла,
— Он должен убраться, не так ли, Ханна? — спросила женщина.
Вопрос был страшно опасным, и она опустила глаза на кроссовки Августа.
— Что это на нем за кроссовки?
— Мои.
— Почему?
— Утром мы очень спешили.
— А что вы делали?
— Прятались.
— Я не понимаю… — начала она, но больше ничего сказать не успела. Лассе яростно дернул ее за руку.
— Не объяснишь ли ты этой психопатке, что единственный, кто должен убраться отсюда, это она?! — заорал он.
— Ну да, — произнесла Ханна.
— Тогда давай!
Но затем… Она толком не могла этого объяснить. Возможно, это было связано с выражением лица Лассе или с ощущением неколебимости в теле и ледяных глазах молодой женщины. Внезапно Ханна услышала, как говорит:
— Убирайся, Лассе! И никогда больше не возвращайся!
Она едва могла поверить, что это правда. Ей казалось, будто в ней говорит кто-то другой.
А дальше все произошло очень быстро. Лассе поднял руку, чтобы ударить ее. Но удара не последовало — от него. Молодая женщина среагировала с молниеносной быстротой и дважды или трижды двинула его в лицо, как тренированный боксер, а потом подсекла его ударом по ногам.
— Какого черта! — только и успел выкрикнуть он, после чего рухнул на пол, а молодая женщина поставила на него ногу.
Потом Ханна будет раз за разом вспоминать то, что в эту минуту сказала Лисбет Саландер. Этими словами ей словно бы вернули какую-то часть ее самой, и она поняла, насколько сильно и долго желала изгнать Лассе Вестмана из своей жизни.
Бублански мечтал о встрече с раввином Гольдманом.