Цикл аномалии

Я подошла к Анне и наклонилась над ней, пока наши носы почти не соприкоснулись. Я могла видеть только ее глаза — мягкие карие радужки были острыми от какой-то ярости. Но ее гнев меня не пугал. Он кормил меня и заставлял жаждать большего. Я ощущала горячее давление ее пистолета, когда он грубо вонзился мне в вену под подбородком. Я улыбнулась, когда эта вена сильно запульсировала у ствола.

Будто я жаждала крови.

— Послушай, Анна, — сказала я смертельно тихим голосом. — Я с самого начала говорила тебе, что со мной что-то не так. Я не пыталась это скрыть. Ты знаешь, кто я, так что перестань вести себя так, будто это какой-то большой сюрприз. Расти, черт возьми.

— Держи своего бота подальше от меня, — сказала она в ответ, — и у нас не будет проблем.

Я пожала плечами и использовала это движение, чтобы сильнее наклониться к пистолету. Все, что Анне нужно было сделать, это вздрогнуть, и мое горло взорвется и поджарится до хрустящей корочки на грязи позади меня. Но это стоило риска.

— Отлично. Он не тронет тебя. Мы просто позволим этим ранам гнить, пока ты не умрешь.

Фрэнк неловко щелкнул позади меня.

— Я не могу игнорировать открытую рану. Это противоречит моему протоколу…

— Ты ее не тронешь, — резко сказала я, не отрываясь от Анны. Я проникла глубоко в этот новообретенный колодец голода и использовала его, чтобы подкрепить свои слова. — Ты снова заснешь и заткнешься.

— Шарли, пожалуйста, не…

— Сейчас, Фрэнк.

Я услышала щелкающие звуки, когда Фрэнк сложился в цилиндр. Глаза Анны на миг оторвались от моих, расширяясь, когда они увидели, как Фрэнк впал в спячку. Удивление расцвело глубоким розовым оттенком на ее щеках, и я чувствовала запах ее страха…

Что только сделало меня голоднее.

* * *

У нас было мало времени. Рейнджеры опережали нас на полдня — и, если Анна говорила правду, до захода солнца они будут окружены медноголовыми.

— Они не такие, как другие граклы, — предупредила она меня, когда мы вместе присели в задней части фургона. — Медноголовые… они довольно плохие. Обычно они держатся далеко на западе, далеко там. В сторону Эль-Пасо. Но что-то направило их на восток.

Воробей ехала аккуратно. Слишком, на мой взгляд. Но Ничто по-прежнему представляло собой изрешеченную канавами пустошь, и фургон качался. Ни один из нас не был рад тому, что нам приходилось сидеть здесь вместе. Мы обе сидели на корточках, осторожные и негнущиеся — как парочка птиц, пытающихся сесть на кусок бечевки.

— Чем они плохи? — сказала я. Я бы хотела, чтобы Анна просто добралась до чертовой точки. Ничто проносилось мимо наших окон, и я скучала по всему этому.

Анна вернулась к рисованию спирали. Нам, наконец, удалось вырвать у Воробья лист бумаги и карандаш после почти пяти минут споров. Я знала, что с ней что-то будет — я не могла себе представить, чтобы она продержалась больше суток, не рисуя. Я не видела, где именно она спрятала свои припасы, потому что она заставила меня стоять в стороне и смотреть в сторону, пока она их выкапывала. Но я знала, что это было где-то со стороны водителя фургона.

И если она когда-нибудь меня разозлит, я буду знать, как ее задеть.

— Медноголовые не часто перемещают свой лагерь. Но когда они это делают, они всегда путешествуют вот так, — она провела острием карандаша по широкой дуге по спирали. — Снаружи держат разведчиков. Женщины и дети находятся посередине. А внутренняя точка…

— Да, голова. Я помню, — я неловко переместила свой вес, и струйка пота щекотала мою шею. — Итак, они назвали себя в честь змеи и передвигаются в форме змеи. Мило.

— Это не смешно, Шарли, — прорычала Анна. Ее рука сжимала карандаш так сильно, что древесина фактически прогнулась. — Медноголовые — дикари. Они окунают свои ножи и стрелы в змеиный яд — и если одно из этих лезвий хотя бы поранит руку, тебе придется отрубить ее. Я видела, как рука человека за полчаса превращалась из хорошей в черную.

— Ага? Что произойдет, если я просто останусь вне досягаемости ножа?

— Ты не можешь! Вот что я пытаюсь тебе сказать, — ответила Анна, тыча карандашом в середину спирали. — Если рейнджеры ушли, то это потому, что голова охотится на них. Это отбрасывает их к середине…

— То есть можно сказать, что это… сдавливает?

— Черт возьми, Шарли!

— Не ломай мой карандаш, — закричала Воробей с переднего сиденья. Ее серебряные глаза смотрели на нас сквозь отражение в зеркале заднего вида. Солнце блестело на них, как на двух кусках стали. — Если ты сломаешь мой карандаш, клянусь Богом, я засуну сломанные концы тебе в ноздри так далеко, что это убьет тебя мгновенно.

Анна выглядела растерянно.

— Что?

— Она угрожает проткнуть твой мозг, засунув тебе в нос осколки карандаша, — сказала я.

Анна выглядела еще более растерянной.

— Это вообще возможно?

— Ты действительно хочешь проверить ее?

— Нет, я хочу, чтобы ты заткнулась…

— Здесь что-то есть, — внезапно сказала Воробей. Она шлепнула меня по макушке. — Шарли, иди сюда. Смотри.

— Ой! Хорошо, я иду.

Воробей нажала на газ. Пол затрясся сильнее. Я повернулась и схватилась за спинку пассажирского сиденья для равновесия. Потом посмотрела в переднее окно.