Цифровой журнал «Компьютерра» № 150

Откуда взялось то, что мы сейчас воспринимаем? Никакие аргументы не позволяют логически опровергнуть и то, что этот мир нам лишь мнится (версия солипсизма), и то, что этот мир специально сделан кем-то какое-то время назад (целый спектр версий — от новомодных сейчас представлений о внешней причине Большого взрыва, согласно которым мир сотворён сколько-то миллиардов лет назад, до ортодоксального толкования Ветхого Завета, отводящих миру шесть с хвостиком тысяч лет, и даже до аргумента Госсе в версии Рассела, согласно которому мир во всей сложности и даже с нашими воспоминаниями о якобы существовавшем прошлом создан минуту назад). Увы, нельзя доказать ни существование, ни отсутствие реальности вне нашего взаимодействия с ней. Мы не можем установить истинную картину мироздания на основании логических доказательств.

Я из этого делаю вывод, что нам надо выбирать ту версию, которой нам будет удобнее пользоваться.

Конечно, бывают социальные ситуации, в которых за сомнение в версии сторонников какой-то партии или какого-нибудь пророка можно угодить то ли в камеру, то ли на костёр. В таких случаях для большинства людей самым удобным мировоззрением окажется предписанное сверху: оно менее всего мешает спокойно жить. А сейчас представим себе, пусть иллюзорную, ситуацию свободы выбора...

Мне ясен ответ. Действительность — это что-то внешнее, с чем мы взаимодействуем, что мы воспринимаем и к чему приспосабливаемся. Приняв это, мы будем приспосабливаться наиболее эффективно. И как только мы соглашаемся с этим, становится ясно, что процессы в нашей психике выросли из процессов в психике других животных, наших предков. То, что мы можем наблюдать, является результатом эволюции — не обязательно линейной. Вначале этот процесс шёл чрезвычайно медленно, а потом начал постепенно ускоряться; временами он, наверное, останавливался и даже оборачивался вспять. В нем были и свои революции. Не рискну давать их более-менее полный перечень, но предположу, что способность к рефлексии (взгляду на себя со стороны) и использование языка для описания действительности были серьёзными фазовыми переходами в нашей истории.

Всякая ли картина действительности, всякая ли познавательная модель органично совмещается с такой историей? Сомневаюсь. Зато ей соответствует понимание, что наше восприятие и познание действительности — часть нашего приспособления к ней. Мы приходим к тому, с чего начали. Сделав начальный выбор, мы попадаем во внутренне непротиворечивую картину действительности, все детали которой подтверждают этот выбор.

А что было бы, если бы мы сделали какой-то иной первый шаг? Мы попали бы в другую картину, и не факт, что она оказалась бы столь же непротиворечивой. Но перед тем, как мы внимательнее рассмотрим альтернативы, подчеркну, что наш выбор (онтологический адаптационизм) оказался очень удобным. Он начинается с по-настоящему первичного факта нашего бытия и восприятия. Он открывает картину действительности, которую, в целях нашей адаптации, можно развивать и конкретизировать. Один из способов такой адаптации называется наукой. Он реализуется вполне закономерно, не то что первичный выбор, относящийся к философии.

Когда мы находимся внутри научной картины мира (понятно, что я говорю только о естественных науках и математике; все прочие умопостроения проходят по иному ведомству), мы можем делать вполне логичные умозаключения, находить и следствия, и основания неких фактов и посылок. Но можем ли мы доказать научными методами существование той действительности, которую изучаем? После работ Дэвида Юма на это не приходится надеяться. А можно ли доказать, что наши представления о том, что мы изучаем, верны? Увы, после Карла Поппера не приходится надеяться даже на это.

Из сказанного вытекает, что научный механизм познания не имеет под собой надёжной основы. На одной лекции я объяснял это с помощью приведённого слайда. Казанский собор устойчиво стоит на надёжном фундаменте, надёжно опираясь на землю раскинутыми в стороны колоннадами. Галлюцинация Дали балансирует на хилых паучьих ножках. Храм науки, увы, висит и вовсе без опоры, словно барон Мюнхгаузен, вытаскивающий себя из трясины за волосы. Что замечательно, это нисколько не лишает науку её адаптивного потенциала!

_{Наука не имеет научно обоснованных оснований. Вас это огорчает? Ничего не поделаешь!}

Интересный вывод: когда философы гордо сообщают, что без них наука невозможна, они выдают желаемое за действительное. Если бы наука нуждалась в философском обосновании, её бы не было! Мюнхгаузен тянет своей рукой себя за волосы. Наука устанавливает факт эволюции, открывает феномен адаптации и находит в нём своё основание. Но и до развития представлений об эволюции и адаптации наука могла развиваться без всякого основания или пользоваться то одним, то другим фундаментом — просто потому, что была полезной, адаптивной.