Цифровой журнал «Компьютерра» № 146

В Камергерском переулке наш Феликс, доктор медицины, между прочим, начал откровенно закипать, однако еще держался. Прорвало его у Пассажа: «Это всё неправильно! Это всё очень нехорошо!» — ???? — «Всё это! Вся эта показуха! Я же видел, пока мы сюда ехали, как живут простые русские люди, в каких домах, а здесь — всё ненастоящее!». Феликс, как и полагается врачу, быстро взял себя в руки, остыл, и, будто оправдываясь, принялся рассказывать, как он с детства любил Россию, русскую литературу и музыку, как переживал за нее, радовался Перестройке, надеялся. Ну вы понимаете.

О тонкостях и своеобразии немецкого мировосприятия я на днях уже отписался в НДС (Комедия Лимасолграда), поэтому на чужестранцев сейчас отвлекаться не буду, а расскажу, как и обещал, о собственных впечатлениях. Не смотря на то, что для меня Москва не родной город (в конце 50х Heimatpartei делегировала деда укреплять идеологию из столицы в Молдавию, где я и появился на свет), я полюбил его самозабвенно с первого дня после возвращения семьи обратно в 1974 году.

Каждый год я открывал для себя все новые и новые стороны этого восхитительного города и, признаюсь, никогда не испытывал на себе даже косвенно пресловутого отторжения «понаехали тут!». Дело даже не в том, что переезд в Москву воспринимался в семье исключительно как возвращение домой, а в том, что «понаехали тут!» — метафора люмпенизированной лимиты, той самой, которая сама и понаехала в 60е годы по хрущевскому индустриал-призыву. Коренная Москва никогда не была шовинистичной и местечково-замкнутой — эти качества присущи исключительно провинциальному сознанию.

Школа у меня была весьма трогательная, а в Университете царили совсем уж эксклюзивные нравы, поэтому никаких комплексов относительно Москвы у меня не выработалось. Я чувствовал себя здесь всегда как дома (впрочем, точно также замечательно я чувствую себя и в Индии, и на Украине, и в Америке :), поэтому всё, что мне нравилось в этом городе, вызывало чувство гордости, а всё, что раздражало — сильно печалило.

Сразу после поступления в Университет я устроился работать в Союз Кинематографистов переводчиком и за последующие 10 лет сумел изучить в буквальном смысле слова каждый булыжник на московских мостовых и каждый скол штукатурки на московских домах. Число румынских, португальских, французских и американских делегаций, с которыми я профениморкуперил городские достопримечательности, не поддается исчислению. Их была тьма тьмущая.

В 90-ом году я сел за руль своей первой машины и уже через три года мог с закрытыми глазами проехать в самый глухой переулок Бирюлево или Алтуфьево.

Все эти подробности я рассказываю для того, чтобы читатели поняли главное: Москву я не просто знаю на уровне исторической энциклопедии и дорожного атласа, но и ощущаю как самый близкий и родной мне город. Тем болезненнее оказалось потрясение, пережитое мною в минувшие выходные во время прогулок по центру с семьей моего аккерманского друга.

Семь лет назад, когда я бродил по городу с немецким свояком, Москва была уже претенциозно гламурной и отталкивала неорганичностью контраста между центром (где руководят и стяжают) и спальными районами (где коротают ночи простые люди). Но это была еще МОЯ МОСКВА! Это был знакомый мне город, наполненный понятной мне жизнью. По ее жилам текла еще кровь, а не какая-то инопланетная фиолетовая жидкость.

То, что я увидел в минувшие выходные, трудно назвать откровением, поскольку откровение предполагает добавление чего-то нового к уже знакомому. Здесь было всё иначе. Мне казалось, что меня высадили на незнакомой планете! Нечто подобное, наверное, пережили космические путешественники, вернувшиеся на родную Землю, которая за время их отсутствия превратилась в «Планету обезьян».

Ощущение это тем более ужасное, что декорации остались прежними: те же дома (даже пригляднее, потому как отреставрированы), не же улицы, но наполнение — ВСЁ ЧУЖОЕ! Горькое наваждение.

После прогулки я несколько дней ходил сам не свой, пытаясь объяснить себе причину и — главное! — суть случившегося перерождения. Что-то, конечно, удалось зацепить, но нет полной уверенности в адекватности моего восприятия. Посему буду чрезвычайно признателен читателям, если они, разделяя в той или иной мере мои чувства (либо, наоборот, испытывая нечто полярно противоположное), поделятся мыслями и соображениями именно в плане определения сути случившихся с Москвой метаморфоз.