Цифровой журнал «Компьютерра» № 114

Но мороз морозом, наводнение наводнением, а основные беды русские горемыки всё же терпели от помещиков, ростовщиков, вообще эксплуататоров всех мастей. Прямо об этом писать было нельзя, цензура воспрещала возбуждать сословную рознь, но любой непредвзятый читатель понимал: маленьких людей душат и притесняют люди большие. Эх, вот если бы больших людей как-нибудь отделить от маленьких, тогда бы маленькие вздохнули вольно и зажили от души. Всё поровну, по справедливости.

В такое передовое время и пришёл в литературу Глеб Успенский. Пешком. Биография обыкновенная: из семьи чиновника, гимназия, затем университет, но курса не кончил. Публиковался смолоду, однако жить одним лишь писательством не получалось, приходилось зарабатывать на стороне: был и учителем, и корректором, и журналистом, и чиновником. Первую крупную, и, пожалуй, лучшую свою книгу — «Нравы Растеряевой улицы» — Успенский написал в двадцать четыре года. Собственно, книгой она стала много позже, а поначалу представляла собой очерки, публиковавшиеся сначала в «Современнике», а потом, после закрытия журнала, в изданиях менее известных.

Будь я тайным советником царя, непременно бы включил «Растеряеву улицу» в кандидатский минимум, раз уж вышло, что марксистко-ленинское учение не ко двору. Одной философии науки учёному человеку мало. Он, Успенский, маленького человека знал досконально, и потому иллюзий на его счёт не питал. Слабости, неприспособленности, неудачам не умилялся. А главное, видел: притеснители, эксплуататоры и мироеды берут начало именно здесь, в котле, в котором бродят и квасятся маленькие люди.

Время действия – шестидесятые годы девятнадцатого века. Государство проводит реформы, цель которых есть превращение России из страны патриархальной, страны, где старшие правят младшими благодаря обычаям, закреплённым в законах, в страну капиталистическую, где править будут деньги. У кого их, денег, больше, тот и старше.

Во всех сословиях смятение: что делать и куда податься? И дворянину, владельцу сотни-другой душ, и душе, ставшей внезапно свободной?

Герой «Растеряевой улицы» – маленький человек, именуемый Прохором (нет, воля ваша, а хорошая литература сродни колдовству!), перемен не боится, напротив, он им радуется: "Ежели говорить как следует, то есть по чистой совести, умному человеку по теперешнему времени нет лучше, превосходнее... Особливо с нашим народом, с голью, с этим народом – рай! Вот, говорят: «хозяева задавили!» Хорошо. Будем так говорить: надели я нашего брата, гольтепу, всем по малости, чтобы, одно слово, в полное удовольствие, – как вы полагаете, очувствуется? Ни в жисть! Ему надо по крайности десять годов пьянствовать, чтобы в настоящее понятие войти. А покуда он такие «алимонины» пущает, умному человеку не околевать... не из чего... Лучше же я его в полоумстве захвачу, потому полоумство это мне расчёт составляет... Время теперь самое настоящее!.. Только умей наметить, разжечь в самую точку!"

И точно. Путь Прохора девятнадцатого века если и не повторяет путь какого-нибудь конкретного миллиардера в деталях, то в принципе к подобному весьма близок. Сначала «кооператив», выпускающий всякую дрянь, с виду похожую на настоящий товар: Прохор был оружейным ремесленником и мастерил «кольты» и другое модное оружие: "Пистолеты… носили изящно вытравленное клеймо: «Patent», смысл какового клейма оставался непроницаемою тайною как для Прохора, так и для травщика; но оба они знали, что когда работа украшена этим словом, то дают дороже".

Затем Прохор становится посредником между производителями и торговцами, дальше… Нет, пересказывать не стану, кому интересно – прочитает. И без пересказа понятно, что к маленькому человеку спиной лучше не поворачиваться. Прыгнет на спину, вцепится зубами в шею и начнет грызть. А зубы у маленького человека – о-го-го, особенно поначалу. Знатные зубы. Ими он и прогрызает путь сквозь своего же брата, такого же маленького человека, но нравом посмирнее. Растеряеву улицу Глеб Успенский увидел в городе Т., за буквой легко угадывалась Тула. Спустя сто лет после выхода книги я жил сначала в самой Туле, потом в районном центре. Каждое утро радио будило меня бодрой, даже залихватской песней:

Улица Курковая, улица Штыковая,

И Пороховая, и Патронная,

Дульная, Ствольная, Арсенальная —

Улица любая — оборонная!

Насчет оборонной – не знаю. Впечатление было, что Тулу всё-таки взяли приступом, потом разграбили и заставили платить неподъёмную дань. За едой население ездило электричками в Москву, туда ж отправлялись за всякой мелочью вроде мыла или тёплых носков, а производство кипело, не останавливаясь ни на миг, по ночам слышалась стрельба, но не бандитская, просто на оружейных заводах испытывали образцы оборонной промышленности.