Цифровой шквал

Клод Гарси – «профессиональный гений», как обозвал его федеральный судья округа Колумбия. И добавил, что профессиональные гении всегда опасны для общества, особенно если не имеют моральных ценностей за душой. В отдельных аспектах своей профессии капитан Уэйн тоже считал себя гением и тоже не имел тех моральных ценностей, которые принято считать полезными для общества. Более того, он считал их помехой в своей работе. И потому легко нашел с Клодом Гарси общий язык. А без него капитану было бы трудно развернуть полноценную испытательную деятельность. Хакер – человек не всегда уважаемый, но в определенные моменты бывает необходим. И потому Уэйн сумел настоять, чтобы для его группы выделили хакера. Причем сам выбрал такого, кто его бы устроил. А ему нужен был только хакер-одиночка, не входящий ни в какие хакерские сообщества и даже противопоставляющий себя таким сообществам.

– Клод прав: осенью мне здесь тоже очень нравилось, – сказал капитан Моррис, тот агент, что разворачивал подготовку к проведению испытаний. – Потом глаз замылился.

– У меня здесь никогда глаз не замыливается, – не отрывая взгляда от дороги, сказал Звиад Пачория, капитан грузинской специальной службы внешней разведки. – Наверное, потому, что я здесь вырос. Уезжаю куда надолго – по ночам во сне наша весна снится. Тоска...

– Есть такое русское слово – ностальгия... – сказал Уэйн.

– Оно происходит он французского слова «ностальжи»... – поправил Гарси. – Но только два народа, русские и французы, знают, что это такое в действительности. Я в пятом поколении уже американец, тем не менее остро чувствую ностальгию. И мой покойный отец из-за этого несколько раз во Францию ездил. А дед воевал там во Вторую мировую, а потом пять раз ездил. Там много родственников... Французское понятие, близкое русским по духу.

– Грузины тоже это знают, – не согласился Звиад Пачория. – И, может быть, даже сильнее других. Характер горячий, потому и сильнее...

– Это потому, что вы много лет вместе с русскими жили. Нахватались... – опять Клод проявил свой ехидный характер.

Звиад промолчал. Может быть, потому, что шоссе, когда-то вполне приличное по местным меркам, превратилось вдруг в то, что по американским меркам дорогой вообще назвать было нельзя. Обычная легковая машина здесь и проехать не смогла бы. И только «Ленд ровер Дефендер», общепризнанный чемпион по проходимости, справлялся с такими ухабами без труда, но и он был вынужден сбросить скорость.

– Дороги здесь не ремонтируют, – заметил Уэйн. – Это хорошо. Меньше проезжают, нам меньше помех будет.

– В две тысячи восьмом дорогу разворотили русские танки... – объяснил Звиад. – Пока в Осетии русские, эта дорога ведет в никуда...

– А русские оттуда уходить и не собираются, – сказал сержант Соммерсет, сидевший на заднем сиденье. – Они и не признают, что считают Осетию своей, и не уходят. Это уже свершившийся факт, и Грузии с этим бороться невозможно.

– Мы будем бороться! – упрямо сказал Звиад.

– Ваш президент в две тысячи восьмом году сделал большую ошибку: отрезал пути к нормализации ситуации, – категорично заявил Соммерсет. – Я, впрочем, ничего против этого не имею, потому что нынешняя ситуация дает мне работу.

– Не будем лезть в политику, – спокойно прервал разговор капитан Уэйн, – мы здесь не для того.

Но про себя отметил разумность слов сержанта. И вообще к этому парню следует присмотреться внимательнее. Если человек согласен с любой ситуацией, которая дает ему работу, как в случае с самим Уэйном, следовательно, этот человек идет тем же самым путем, что и капитан. И с ним можно работать рука об руку...

* * *

База, которую выбрали себе разведчики для временной дислокации, представляла собой старое здание школы в полуразрушенном грузинском селе. Впрочем, как объяснил Звиад, село когда-то было грузино-осетинским. Грузинская часть его осталась, осетинская же за короткую войну была разрушена, а сами осетины в большинстве своем изгнаны из домов. Правда, потом было подписано соглашение об их возвращении, но мало кто согласился вернуться. Вернулись только те, кто был связан с грузинами семейными узами. Это обеспечивало возвращенцам хоть какую-то безопасность.

Школа стояла как раз на осетинской половине, рядом с ручьем, который здесь называли речкой. И от общей сельской дороги к бывшей школе можно было проехать только через старый каменный мостик с разбитым с одной стороны парапетом.