Ночь уже прикатила луну и рассыпала звезды, когда Адам рискнул раскрыть тетрадь и взять шариковую ручку. Последние два часа он привидением слонялся по квартире — в сумраке и полной тишине, раздумывал над тем, что писать и как, и разминал пальцы, привыкшие к клавишам, голографическим и виар-интерфейсам, но давно забывшие традиционное письмо.
Однажды он слышал о боязни белого листа, распространенной среди писателей, сценаристов и журналистов, и сейчас на собственном опыте убедился в ее существовании. Тетрадь лежала на столе светлым прямоугольником и в мерцании лампы казалась дверью в таинственный и зловещий мир.
Пустота тетради отталкивала и пугала, но ее надлежало заполнить своими мыслями и расчетами — выплеснуть загогулины букв, цепочки слов, чтобы продолжить исследование. Однако он боялся даже притронуться к ней. Пальцы вдруг почему-то стали деревянными и влажными, ощущались чужими, нервно покручивали шариковую ручку, от которой резко пахло чернилами.
— Ладно, — сказал Адам сам себе, еще чуточку подумал и склонился над тетрадью, как над плахой. — Я тебя не боюсь! — Он нахмурил брови. — Ты ведь всего лишь инструмент, средство. И больше ничего. Вот, смотри!
Тетрадь взметнулась над столом, хлопая страницами, словно крыльями, и замерла напротив изможденного лица. Адам держал ее обеими руками, щупал края и раздувал ноздри, втягивая запах настоящей бумаги. Страницы тихо и приятно шелестели, а бумага пахла… бумагой. Он хотел еще попробовать ее на вкус, но подумал, что это уж чересчур.
— Итак, с чего же начать… — пробормотал Адам, воткнув острие ручки в чистый лист.
Адам вздохнул, пригладил копну непослушных волос и закурил, сквозь облако дыма пробегая глазами нестройное кружево черных букв. Где-то в ночи, за окном кабинета, проревел аэрокар. И снова сделалось тихо.