Цесаревна

— Смотри-ка, мать, сие прямо для тебя публиковано. «У тирольца Михаэля Валга, имеющего квартиру на дворе католической кирки, есть продажные канарейки…» Пойду и знатного кенара тебе куплю, все грусть нашу стариковскую одинокую разгонит.

— Нет, что уж, — с тоской в голосе сказала Адель Фридриховна. — Своя канареечка возвернулась бы как ни можно скорее к нам.

А своя «канареечка» в это самое время, сопровождаемая ямщиком с дорожным баулом, уже звонила нетерпеливым звоном на крылечке отцовского дома.

Адель Фридриховна узнала звонок, схватилась за сердце и прошептала:

— Господи!.. Ужели ж?.. Риточка?.. Легка на помине, — и, не дожидаясь служанки, сама побежала открывать.

И точно — легкой веселой птичкой, все такая же тонкая, стройная, веселая, говорливая и по-отцовски, по-офицерски, бодрая, Рита бросилась в объятия матери. И годы ее не брали. Точно вчера только покинула отцовский дом.

— Рита!.. Ты!.. Совсем не переменилась!..

— Помилуй, мама… Седых волос-то сколько, — снимая дорожную шаль, сказала Рита и сейчас с тревогой в голосе спросила:- А папа? Петя?

— Иду, иду, Рита, — отозвался Сергей Петрович, появляясь в дверях.

— Петр?.. Ну, да сейчас…

Нескладно, сбивчиво, как всегда после долгой разлуки, в волнении первой встречи, посыпались жадные вопросы и то скорые, то после некоторого раздумья — говорить ли? — ответы.

— Петр по отцовским следам пошел. От гвардии отклонился. Может, доходили до тебя «эхи»… Архангелогородским полком ныне командует. Полк под Ригой. Война у нас в ожидании. За него не опасен я. Знаю — не уронит отцовского имени.

— Ты как, Рита?

— Что про себя говорить… Не сладкая моя была жизнь, хоть и ох как интересная, по чужим краям, по чужим людям… И хорошего повидала и плохого… Всего было… После…

— Не удалась твоя жизнь, Рита?

— Ну что вы, батюшка. Разве можно Бога гневить? Жива, здорова, бодра…

— А вот… замуж-то?..

— Не всем замуж… Не судил Бог. Я полюбила раз… Как мама. Другого любить не захотела.

— Слыхала о нем что?.. О Лукьяне?..

— Через него, матушка, и сюда примчалась. Благо свободна была в ту пору.

— Что же он?..

— Да вот… пишет…

И, легкая — кто даст ей сорок два года, — помчалась в прихожую, где остался баул, развязала его и принесла Лукьяново письмо.

— Вот — пишет…

— Да, тяжело расплачивается… Другим еще тяжелее припало. Взять хоть императора Иоанна Антоновича. Безвинный, совсем ребенок!

— Он-то, батюшка, где? Ему семнадцатый год идти должен. Жив ли?

— Тайна великая… Слыхал я, жив… В Шлиссельбурге, в великом бережении… Без имени… Арестант номер первый.

— Арестант номер первый, — тихо, опуская глаза, повторила Рита, — а был — император!

— Левенвольд в Соликамске, — продолжал рассказывать о знакомых Рите лицах Сергей Петрович. — Алексей Григорьевич за него хлопотал… Помнит добро человек… Остерман в Березове… Миних… А! Миних!.. — в Пелыме!!! Сколько с ним походов сломали!.. Сколько викторий чудесных одержали!.. В Пелыме! Да, сказывают, докучает императрице своими прожектами… Кажись, всю Россию застроил бы.

— Я и то вижу, строится сильно Россия… Петербурга прямо-таки узнать сегодня не могла… Какие дворцы, какие хоромы!.. Лучше многих городов европейских, что я повидала.

— Как же!.. Кругом стройка идет… И Воронцовы, и Строгановы, и Шуваловы, и Апраксины — все ныне каменные палаты — и какие! — себе повыбухали. У всех все в самом чистом итальянском штиле. Наш скромный голландский пооставили. Ныне все ввысь и вширь. Дочь красоту отцовского парадиза любит. Растрелли-итальянца выписала для работ, а подле него целая школа молодых архитекторов выросла. Скоро вся Россия будет растреллиевская.

— А помнишь, Рита, Вишневского, Федора Степановича, что тогда к нам Алешу доставил? — сказала Адель Фридриховна.

— Как не помнить… А какое чудное венгерское вино он батюшке подарил.

Сергей Петрович вздохнул…

— Да… было время… Пил я и винцо… Прошло то время.

— Так где же ныне Вишневский?..

— Произведен в генерал-майоры, свой человек у Разумовского. Не зря в телеге вместе скакали… Сколько имений ему государыня пожаловала, домашнюю утварь. Она добрая… Ты, Рита, хорошо сделала, что тогда ей помогала. Но, право, зачем ускакала?.. Все и тебе бы что перепало.

— Мне ничего не надо, — тихо сказала Рита.

— Знаю, дочка… Ты — Ранцева… Вот и Петр такой же. Он в лейб-кампанцы был пожалован. Кажется, чего выше?.. Его Разумовский в генеральс-адъютанты взять хотел. Ку-уда!.. Как еж иглы натопорщил… Не лицам служу — Родине и государыне… Пошел в напольный полк майором… Вот и трубит теперь в армии… Что же ты думаешь, дочка, с Лукьяном делать?..

— Хочу просить его к брату в полк… Если война, пусть смоет кровью позор предательства и станет достойным офицером русским.

— Что же, дело хорошее.

— К ней пойдешь?

— Не знаю, мама.