Цесаревич Вася

– Ну хорошо, – вздохнул Василий, – зайдём с другой стороны. Сколько дирижаблей у нашего вероятного противника?

– Согласно справочникам, на январь этого года у Франции двадцать два, у Австрии шесть, у Южно-Германской республики тоже шесть, у Венгрии и Чехии по два, у англичан двадцать восемь, а у САСШ пятьдесят три. У остальных или нет ничего, или такое старьё, что учитывать стыдно.

– Итого, против нас теоретически могут воевать сто девятнадцать дирижаблей. Готов разменять их на жизни почти трёх тысяч наших лётчиков?

Артём оторопело захлопал глазами, видимо, тоже производил в уме подсчёты, а потом снова возразил:

– А что, зенитки без дела будут стоять? Да с бомбардировочных и штурмовых дирижаблей огонь вести станут.

– Хорошо, пусть даже половина достанется истребителям, легче станет? Тысячи гробов, Артём, и все на твоей совести.

– Почему на моей?

– Да потому что тебе это говно нравится, и ты собираешься им командовать.

В этот момент проходивший мимо преподаватель словесности окликнул Василия:

– Красный, вас срочно вызывают к директору!

Статский советник Антон Семёнович Макаренко имел вид одновременно усталый и взвинченный. В ответ на приветствие махнул рукой на стул, приглашая присесть напротив. И долго молча протирал стёкла очков в простой железной оправе. Вот странно, целители вроде бы любой дефект зрения за пару часов исправят, но все упорно носят очки и пенсне. Вцепились в них, будто раскольник в право креститься двумя перстами, и отказываться не желают.

– Ты знаешь, что сказали в медицинском кабинете?

– Что шрамы украшают мужчину, а не Бронштейна?

– Не дерзи, Василий, – нахмурился Макаренко. – Там сказали, что травмы нанесены без применения магической силы, и это снимает с тебя часть вины. Ты о чём думал, разбивая морду Бронштейну-младшему? Это риторический вопрос, можешь не отвечать. Но мне только что звонил его дедушка.

– Требует моей крови?

– Крови не крови, но орал в трубку, чтобы тебя немедленно исключили из гимназии.

– А вы?

– Из гимназии, как с Дона, выдачи нет. И заметь, Василий, я тоже не люблю этих примазавшихся к Великой Октябрьской Реставрации приспособленцев, но не бью им морды, как бы мне этого ни хотелось. Есть определённые правила, и их следует соблюдать. Гимназия – нейтральная территория, на которой недопустимы подобные эксцессы.

– А как только выйду…

Макаренко развёл руками:

– Злопамятность графа Бронштейна уже вошла в поговорку, и на твоём месте я бы поостерёгся. Люди Власика сопровождают тебя от квартиры до гимназии и обратно?

– Да, – кивнул Василий. – Они так старательно маскируются под случайных прохожих и попутчиков в трамвае, что не заметить их довольно сложно.

– Эх, Вася, насколько было бы проще, учись ты здесь под своей фамилией. Привозят на блиндированном автомобиле, увозят на нём же. Полусотня казаков в сопровождении опять же.

– Передвигающийся со скоростью лошади автомобиль – прекрасная цель и мечта любого террориста.

– Да откуда у нас террористы? Мы же не Англия какая, где по улицам ирландцы с бомбами за пазухой бегают толпами, – Макаренко опять протёр стёкла очков и продолжил: – Ты давай домой иди, а преподавателя словесности я предупрежу. А завтра, глядишь, скандал если и не уляжется, то во всяком случае все поостынут и не станут принимать скоропалительные решения.

– А могут?

– Сам подумай – вчерашний безродный простолюдин, а ныне личный дворянин Красный разбил морду и пенсне единственному внуку графа Льва Давидовича Бронштейна! Это же потрясение основ!

– То есть, – усмехнулся Василий, – наследник Бронштейнов настолько слаб, что не смог ничего сделать и получил в рыло? Нет, Антон Семёнович, мне почему-то кажется, что не в их интересах раздувать скандал.

– Может быть, – кивнул директор гимназии. – Если только не найдутся доброхоты, решившие оказать услугу влиятельному графу. Дураков, Вася, не сеют, они сами рождаются.

В трамвае Василий ехал один. То есть не один в пустом вагоне, а без сопровождающих из дворцовой полиции, подстраивающихся под расписание занятий подопечного. Естественно, они и предположить не могли, что Вася покинет гимназию на полтора часа раньше.

А ещё греет душу понимание полной свободы, когда любой твой шаг не фиксируется и о нём не докладывают на самый верх. Хоть в пивнушку иди, всё равно никто не узнает.

Но ни в какие пивнушки, конечно же, не пошёл. Выскочил из трамвая на ходу, вызвав возмущённый крик кондуктора, и нырнул в арку проходного двора. От остановки лишних пять минут топать, а тут напрямик совсем ничего, рукой подать до доходного дома генеральши Брешко-Брешковской, где Вася и квартирует.

– Эй, гимназист, закурить не найдётся? – две тени отлипли от стены и перегородили дорогу. Сзади тоже кто-то затопал ногами, отрезая пути к отступлению. – Угости табачком страждущих, а если рублём одаришь на пропой души, то вовек благодарны будем.

Страждущий имел вид неприглядный, но перебрасывал из руки в руку светящийся шарик размером с крупный апельсин. Одарённый занимается гоп-стопом, что за чушь?