Церковь в мире людей

Скоморошество, выворачивание всего наизнанку, смена социальных ролей, смешение мужского и женского, молодого и старого, было разрушением социального космоса, устоявшихся социальных ролей, стереотипов. А, значит, суматоха масляницы есть путь возвращения к докосмическому хаосу – возвращение на ту строительную площадку, на которой можно еще раз попробовать с нуля построить мир новый и, быть может, лучший. Собственно, "Интернационал" мог бы быть прекрасной святочной или масляничной колядкой: старый мир мы "разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим". Тут поистине "анархия – мать порядка".

Поэтому переодевания мужчин в женщин и наоборот – это своего рода языческая форма покаяния, выражение желания жить по—другому.

Но пришло христианство и принесло иные формы покаянного поведения: изменение не одежд, а сердец. Языческая лучинка на фоне евангельского солнца стала восприниматься не как источник слабенького, но света, а как источник вполне заметного чада…

Церковь понимала этот религиозный подтекст святочных или масленичных праздников. Скоморошество было альтернативой крещения и исповеди, ибо норовило обновить жизнь без покаяния – просто хохмами и переодеваниями…

Память об этом некогда серьезном религиозном языческом подтексте переодеваний повлекла за собой серьезное же, но уже негативное отношение к тому, что женщины надевают мужскую одежду.

И, кстати, нет тут никакой дискриминации именно женщины. Неодобрение "переодеваний" касается всех – независимо от пола. Все мы знаем, что порой приходится выслушивать женщине, если она заходит в храм в "мужских" брюках. Но вы попробуйте представить себе, а что пришлось бы выслушать мужчине, решившему зайти в храм в юбке![89]

Но духовенство сегодня ходит в "духовном платье": в одежде, которую светские люди считают типично женской (даже ряса запахивается у нас на левую сторону, а не на правую, как у мужских рубашек). Как всегда при работе с Библией, тут неизбежен вопрос: отчего, на каком основании какие—то ветхозаветные установления мы воспринимаем буквально, а буквально соседние – считаем устаревшими. Напомню, что на той же странице Библии, где говорится "На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье", заповедано и следующее: "сделай себе кисточки на четырех углах покрывала твоего, которым ты покрываешься" (Втор., 22, 12). Так что если кто—то будет изгонять из храма девушку в брюках, я бы советовал к этому вышибале подойти с вопросом – "А на Ваших покрывалах в доме есть ли кисточки по углам?".

Ну, а что касается джинсов, то я вполне согласен с Валентином Распутиным, который с полной своей симпатией описывает женщину, что "сама одевалась хоть и не броско, но по моде, дав моде притереться в народе, приглядевшись, что в ней хорошо и что нет. Джинсы – да ведь это крепчайшая, хоть на камнях дери, ткань; эту моду давай сюда. Кожаные куртки пошли – да ведь кожа испокон была у нас в носке, забыли о ней по великой бедности, а миновала нужда, и о коже пора вспомнить" ("Дочь Ивана, мать Ивана")…

– Да, так как же вы объясните очевидную дискриминацию женщины, которой во время регул запрещают даже в храм входить?

– Простой ответ звучит так: в храме неуместна никакая и ничья кровь. Слишком много крови текло в религиях до Христа. Священники даже ветхозаветного храма ходили по щиколотку в крови. Но Кровь Христа остановила потоки крови, проливаемой ради Бога. И как сегодня вегетарианцы гордятся тем, что "я никого не ем", так и христиане радуются тому, что наша жертва Богу – умная, словесная, бескровная.

Мясо животных нельзя вносить в храм. Если у кого—то в храме пошла кровь из носа – лучше выйти из церкви. Если священник перебирал листочки с поминальными записками и краем листка порезал себе палец – он тоже должен покинуть храм и не может в него вернуться, пока кровотечение не остановится (или пока ранка не будет перевязана так, что кровь перестанет проступать через пластырь или бинт)… В "Вопрошаниях Кирика" (рукописи этого текста известны с конца XV века) вопрос: "Аще кто приготовится ко святому причастию, а явится во рте кровь? – Ино святого причастия не дати. – А что попу из носа кровь идет, обедня пети ли ему? – Ино обедни не пети ему" (Русская Историческая библиотека. Т.6. Памятники древнерусского канонического права (11—15 века). Ч. 1. Спб, 1908, стб. 871).

Только одна Кровь в храме уместна – Кровь жертвенная. И это Кровь Того, Кому мы молимся и Кто Себя принес в жертву за нас.

Другое дело, что "неуместно" не значит "вредно" или "губительно". Увы, нередко наши прихожане не умеют замечать таких различий и начинают стращать друг друга рассказками про "страшный грех нечистоты, причастность к которому лишает благодати и губит душу" (вспомним вышеупомянутый фольклорный акафист).