Цербер-Хранитель

До флигеля Мирон добрался быстро. Входная дверь была заперта изнутри, и он впервые с того момента, как выпал из Лериного сна, смог вдохнуть полной грудью. Дверь закрыта – уже хорошо. Плохо другое. Плохо, что окно нараспашку.

В это окно Мирон и влез. Уцепился за подоконник, подтянулся на руках и перевалился на ту сторону. Осиновый кол он сунул сзади за пояс джинсов, чтобы был под рукой на всякий пожарный.

В палате Леры царили темнота, тишина и покой. Мирон замер, давая себе возможность освоиться, а потом крадучись двинулся вперед.

Лера была на месте. Живая и, кажется, невредимая! Ее дыхание было сбивчивым, а пульс частил, но никаких следов, никаких ран на ее теле Мирон не обнаружил. По всему видать, Цербер встретил незваного гостя. Сначала встретил, а потом и проводил. Мирон замер, прислушиваясь. В час, когда кареты превращаются в тыквы, а упыри восстают из могил, все чувства обостряются. Даже у простых смертных.

Он услышал то ли тихий смех, то ли тихое урчание, то ли клекот какой-то ночной птицы, закогтившей зазевавшуюся жертву. Его тоже закогтили, впились острыми когтями в солнечное сплетение, потянули прочь из флигеля, навстречу злу, которое пряталось в темноте парка.

Было ли это чувство похоже на гипноз? Мирон был уверен, что нет. Вперед, в темноту, его гнала не чужая, а собственная воля. И осиновый кол он стискивал в руке исключительно по собственной воле. Теперь главное – не сбиться с пути, не опоздать и не промахнуться. Потому что, если не разобраться с этой ночной тварью сейчас, потом может быть поздно. Думать о том, что силы, очевидно, окажутся неравны, он себе запретил. Безумие и отвага – вот его девиз на эту ночь!

Сначала получалось ориентироваться на звуки. Те самые, то ли смех, то ли урчание, то ли клекот, а потом, когда Мирон уже углубился в дикую часть парка, все стихло. Он замер, медленно провернулся вокруг собственной оси, пытаясь уловить хоть что-нибудь, поймать хоть какой-то ориентир.

Поймал. Это был тихий звук, похожий на треснувшую под ногой ветку. Хорошо если под ногой. Хорошо, если ветку… В солнечном сплетении сделалось совсем уж плохо, почти до тошноты. Мирон поудобнее перехватил осиновый кол, который следовало бы сделать подлиннее, чтобы орудовать им как копьем, чтобы не думать, как управляться с этим полуметровым огрызком. Но кто позволил бы ему разгуливать по усадьбе с осиновым колом наперевес? И теперь он имел то, что имел: полуметровый огрызок и украденный из ординаторской столовый нож. Безумие и отвага не в счет – это его постоянные опции.

За хрустом послышалось затихающее шипение. Словно из проколотого шарика выходили остатки воздуха. Мирон сделал шаг в темноту. И темнота сделал шаг ему навстречу, выдвинулась темной громадой водонапорной башни.

…Силуэт был тонкий, если не сказать изящный. Силуэт был очевидно женский. Не ошиблась Милочка…

Луна зацепилась неровным боком за край водонапорной башни, повисела немного, приноравливаясь, и вырвалась наконец на волю, заливая бледным светом и саму башню, и стоящую спиной к Мирону женщину.

– А вот и первородная тварь, – пробормотал Мирон, покрепче сжимая свой теперь уже очевидно бесполезный осиновый кол.

Тварь замерла, а потом с кошачьей грацией потянулась, переступила с одной босой ноги на другую. Шелковая пижама изящно качнулась, обвивая гибкое тело.

– Тварь?.. – Женщина обернулась. – Мирон, я разочарована. Настоящий мужчина не должен опускаться до подобных выражений в общении с дамой.

– Так это, если с дамой, – сказал Мирон мрачно. – А вы, Астра, разве ж дама? Мне вот кажется, что вы упырь.

Рукавом пижамы она стерла кровь с уголка алого рта, улыбнулась, обнажая острые клыки и сказала:

– Что поделать? Нет в мире совершенства…

Продолжение следует…