Цену жизни спроси у смерти

– И предлагать мне тоже ничего не надо. Сделки не будет. Забудь об этом.

Блефовать так блефовать. Стоит противнику уловить хотя бы тень нерешительности на твоем лице, и выигрыш переходит в чужие руки. Толик своего бывшего командира расшифровать не смог, а потому сделал вид, что сдается.

– А что же будет? – поинтересовался он, отняв скальпель от горла Сурина.

Громов незаметно перевел дух и спросил в свою очередь:

– Разве ты не догадываешься, что будет?

Толик явно догадывался. Потому-то он и осклабился во всю ширину рта. Это могло означать только одно: он бросал вызов, отчаянно труся и отчаянно храбрясь одновременно.

– Догадываюсь, – заявил он, медленно развернувшись грудью к направленному на него револьверу.

При этом он как бы невзначай поправил выпростанную из брюк рубаху. Теперь рукоятка его пистолета находилась на виду.

Громов знал, что произойдет, если он попытается приблизиться к Толику или прикажет ему избавиться от оружия. Тут и гадать было нечего. Стоило лишь взглянуть на правую руку Толика, которая не просто висела вдоль туловища, а как бы парила над полом, и все становилось понятно. Кроме того, желание убивать по-прежнему проглядывало в его глазах. Громов, повидавший мужчин, опьяненных кровью во время боя, отлично знал, что означает этот взгляд – мутный и пристальный одновременно.

– Если ты думаешь, что я собираюсь пристрелить тебя на месте, то ты ошибаешься, – сказал Громов. – Я бы даже позволил тебе уйти, если бы…

– Если бы что? – быстро спросил Толик.

Кивнув на труп медсестры, Громов пояснил:

– Если бы не эта девочка. Полагаю, ты не одну ее сегодня убил, м-м?

– Она сдуру бросилась на меня со скальпелем, – буркнул Толик. – Вот и пришлось…

Он опустил голову, то ли изображая раскаяние, то ли запоминая точное положение рукоятки пистолета, который был готов выхватить в любое мгновение. То, что он пропустил последний вопрос мимо ушей, говорило о многом. Как и зловещая тишина в здании.

– Врешь, – сказал Громов, ощутив внезапную усталость.

Будь Толик лет на семь моложе, он вполне мог бы вызывать у Громова почти отеческие чувства. Фактически так оно еще недавно и было. Но тогда во взгляде Толика не наблюдалось этой безумной поволоки, похожей на пленку, которая набегает на глаза больших хищных птиц… Стервятников, – закончил Громов мысленно.

– Что, станете мне предлагать свои любимые заморочки? – вызывающе спросил Толик. – Три варианта на выбор, да?

– Нет, – холодно ответил Громов. – Я не убить бы тебя предпочел, а посадить. Надолго.

Это казалось невозможным, но Толик осклабился еще шире, чем до сих пор:

– Думаете, я перевоспитаюсь?

– Нет, – повторил Громов свое короткое отрицание. – Я не верю, что в тюрьме плохие люди становятся хорошими. Но я надеюсь, что плохим людям там плохо. Так что…

В этот момент Толик выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил.

* * *

Он смотрел на своего бывшего командира и жалел, что ни один из них двоих не сможет пойти на попятный. Кто-то должен был умереть. Здесь. В этой больничной палате с уютными бежевыми обоями. На сверкающем линолеуме, настеленном на пол совсем недавно. В квадрате солнечного света, падающего из окна.

За окном было так много зелени и синевы, что все предметы в комнате выглядели на этом фоне тусклыми и блеклыми. Толик втянул ноздрями воздух, надеясь уловить свежий запах моря. Но оно осталось слишком далеко. Здесь витали совсем другие запахи. Вдыхать их совершенно не хотелось. Умирать или садиться за решетку – тем более.

Он схватился за оружие от отчаяния. Если бы под рукой у него была волшебная палочка, он предпочел бы загадать, чтобы они с Громовым оказались вдруг далеко-далеко друг от друга… нет, теперь враг от врага. Но волшебная палочка Толика осталась в детстве, вспоминать которое было все равно что пытаться восстановить давний сон. Кажется, тогда он, совсем еще шкет, выменял у соседского пацана бамбуковый огрызок на мамино обручальное колечко, заперся в кладовке, стиснул свое сокровище в кулачке и загадал: пусть у него будет папа, как у всех, а если папа у него быть не хочет, то пусть тогда он лучше умрет. Потому что мертвого отца иметь лучше, чем вообще никакого.

Тогда у Толика была волшебная палочка, в могущество которой он верил. Теперь он вырос и полагался лишь на свою «беретту-93».

Он выхватил ее быстрее, чем обычно, но Громов, который все равно мог бы успеть пристрелить его за эти кратчайшие доли секунды, почему-то замешкался. Чего он ждал? Что его бывший соратник бросит оружие и отправится хлебать тюремную баланду?

Толик вскинул пистолет, нажав на спусковой крючок в то мгновение, когда ствол оказался на уровне живота Громова, потому что прицеливаться выше было некогда. Он выстрелил и закричал от ярости, обнаружив, что никакой цели перед ним нет. И только тогда понял, что вот уже мгновение, как он убит.

* * *

Громов выстрелил в падении, до самого последнего мгновения надеясь, что ему не придется этого делать.

Он опрокинулся влево, едва рука Толика метнулась за своим пистолетом, и он еще только продолжал падать, когда прогремел выстрел.