Центурион

— Гляди-ка, — фыркнул центурион. — Вид такой, будто он уже видит себя на овации в Риме: триумфальный проход по Священной дороге, ликующая толпа из края в край; сюда бы еще эскорт из непорочных весталок…

— Может, для него это репетиция перед главным действом, — в тон ему усмехнулся Катон.

— Ты-то сам как считаешь: Лонгин достоин почестей за то, как он все осуществил? Ведь парфяне нам чуть было не надрали задницу.

— Ты же знаешь, как оно все делается, Макрон. Неважно, сколько людей ты положил, сколько ошибок понаделал. Главное, чтобы результат смотрелся красиво. А уж победы над парфянами в Риме традиционно в цене. Любые. Так что празднование будет. Все, что угодно, лишь бы был ублажен плебс.

— Верно сказано.

Катон, оглядевшись, понизил голос до полушепота:

— Плюс в том, что он хотя бы отлучится на время от своих легионов. При его честолюбии это только к добру.

Макрон кивнул. Несмотря на то что им удалось расстроить планы Лонгина собрать армию, способную опрокинуть императора, они все еще не могли насобирать свидетельств, достаточных для уличения проконсула в государственной измене. Нарциссу такой недостаток усердия придется явно не по нраву. Секретарь императора не отличался долготерпением по отношению к тем, кто не справлялся с возложенными на них обязанностями, пусть и тайными. В восточные провинции Макрона с Катоном направили для того, чтобы изобличить Лонгина как изменника.

Что бы они ни насобирали, этого все равно не хватало для того, чтобы Лонгин был лишен своей высокой должности и низвергнут. Возможно, во времена Калигулы, когда любой римлянин мог быть обвинен в чем угодно по одной лишь прихоти доносчика, все обстояло бы иначе. Но его августейший преемник подобного произвола не поощрял. Макрон улыбнулся: небось, Нарцисс втайне тосковал по брутальной простоте прежнего самовластия.

Ухватив внезапно взглядом знакомое лицо по краю толпы, Макрон остановился как вкопанный, вызвав сумятицу среди идущих, которые теперь обтекали его по сторонам. Катон озадаченно пролез за другом против течения колонны.

— Ты чего? Что случилось?

— А? Да ничего. Иди. Я догоню.

— Нет, а все-таки?

— Да тут поговорить кое с кем надо. Давай, ступай, — твердо, с ноткой нетерпения сказал Макрон.

Катон, недоуменно пожав плечами, пошел дальше вместе с колонной. Оглянувшись, он увидел, как Макрон, неторопливо подойдя к толпе оборванцев, остановился перед какой-то девочкой.

Через арку процессия прошла в обширный внутренний двор перед царским дворцом. На ступенях парадной лестницы стоял почетный караул из уцелевших греческих наемников. Сама лестница вела к входу во дворец; там перед центральными колоннами портика ждал Термон. Проконсул Лонгин, изысканным аллюром подскакав к подножию лестницы, придержал коня и слез с седла. Жестом он пригласил следовать за собою старших офицеров, среди которых был и Балт, а сам поднялся по ступеням к входу. Начальник стражи не сказал, а как-то шикнул приказ, и эллины, с безукоризненной слаженностью повернувшись, застыли навытяжку с копьями у груди.

Приближение Лонгина Термон встретил низким поклоном:

— О Кассий Лонгин, наместник императора и мой повелитель. Это большая честь для меня, вновь встречать тебя в нашем городе. Весть о твоей победе вызвала в Пальмире великое торжество и ликование.

— Я это заметил, — желчно ответил проконсул, кивая на пустынный проезд через город. — Впечатление такое, что твои подданные его попросту проспали.

Термон примолк, чуя язвительность римлянина, после чего с улыбкой обратился к Балту:

— Мой князь. Венценосец в восторге от твоих успехов и не чает дождаться, когда сможет наконец обнять своего победоносного сына.

— Уверен в этом, — сказал Балт.

— Если можно обойтись без проволочек, — прервал витиеватости вельможи Лонгин, — то я бы хотел доложиться правителю, а затем буду вынужден возвратиться к моей армии и заняться ее текущими нуждами.

— Безусловно, мой повелитель. Соблаговоли пройти за мной.

Термон вновь согнулся в поклоне и, пятясь, вошел в проем входа, после чего, уже распрямившись, повел вереницу гостей по широченной анфиладе, стены которой покрывала богатая роспись, в ярких красках восхваляющая деяния былых правителей Пальмиры. Оканчивалась анфилада двумя массивными, в медной облицовке дверями, распахнув которые стража открыла вход в царский зал приемов. Там на круглом ступенчатом возвышении зиждился трон, а на троне, поверх голов окружающих, восседал Вабат. Перед ним в лучших своих одеяниях толпились знатнейшие и самые богатые люди города. Перед Лонгином и его сопровождающими придворные расступились, подавшись в стороны. В этом зале присутствовала и стража, которая выстроилась так, что к возвышению правителя Вабата вел теперь просторный коридор из щитов и копий.