Центурион

— О боги, — посерев лицом, вымолвил Парменион, глядя, как на его глазах распадается строй македонцев. Люди там бросились врассыпную; кто-то на бегу ронял щиты и оружие. Враги — и катафракты, и лучники — метались меж ними, побивая копьями, мечами, а кое-кто достреливал пехотинцев из луков. Ближайшие из уцелевших побежали в сторону Второй Иллирийской; кое-кто из людей Катона посторонился, давая им проскочить внутрь. Как только каре приняло бегущих, Катон, набрав воздуха, проревел:

— А ну, на краю, сомкнуться, живо! Или вы хотите, чтобы вас постигла та же участь?!

Завидев перед собой грозно ощетинившиеся копьями шеренги, парфяне попридержали коней. Внезапно ближний из катафрактов накренился, а затем и вовсе слетел с седла: в круп его коня вонзились сразу две стрелы. Затем их прожужжало сразу несколько: это подоспели люди Балта и дали залп по скопищу парфян. Зажатые между копьями когорты и стрелами конников, катафракты мигом передумали нападать и унеслись прочь. Земля за ними оказалась устланной телами и снаряжением Шестой Македонской. Посредине остался стоять лишь сигнифер, окруженный горсткой солдат. С подходом Катоновой когорты они пристроились к ее передовой центурии и пошли — забрызганные кровью, с глазами, шалыми от ужаса и пыла битвы.

Убедившись, что враг показал спины, Балт повернулся и, отыскав глазами Катона, помахал ему рукой. Махнул и Катон, вызвав на лице князя улыбку, с которой он и поскакал во главе своего отряда обратно на фланг арьергарда.

В это время когорта проходила мимо побоища, в котором полегла Шестая Македонская.

— Запомните, ребята! — не сбавляя хода, назидательно крикнул своим Катон. — Такое ждет каждого, кто хоть на пядь потеснится перед этим парфянскими ублюдками!

Так прошли весь день и предвечерье; лишь когда солнце склонилось к горизонту, неприятель прекратил броски и откочевал к своему каравану, который вместе с колонной Артакса тянулся в нескольких милях позади. Третий легион, более не вынужденный держать строй, сформировал протяженный периметр вокруг намеченного ночного лагеря, куда постепенно влилась вся отступающая армия. Люди Макрона и Катона прибрели последними и, пройдя заслон из часовых, попадали наземь в строю, едва штабной офицер указал им место, отведенное под ночлег. Вповалку спали рядом и легионеры, и ауксилиарии. Однако Макрону с Катоном отдохнуть не пришлось.

— Проконсул желает видеть всех командиров у себя в палатке, срочно, — объявил прибывший трибун.

— А у него есть палатка?

— Ну да. Во время отступления он снарядил людей захватить его личный вещевой обоз.

— Завидная предусмотрительность, — невозмутимо заметил Макрон. — В самом деле, не может же полководец обходиться без земных благ.

— Получается так. Как вы изволили заметить.

— Ладно, приказ понятен.

Когда трибун скрылся в темноте, Макрон повернулся к Катону.

— Отрадно сознавать, что наш блестящий военачальник умудрился выхватить у смерти из-под носа свои пожитки. Может, в этом и состоял его храбрый замысел, хотя бы отчасти?

Вместе они шли вдоль квартала, отведенного для спанья, где угрюмый настрой людей чувствовался в хмурости их приглушенных разговоров. Несмотря на изнурительные невзгоды дня, неукоснительная муштра римской армии обеспечила все надлежащие разграничения и проходы между спальными кварталами, а также возведенную в сердце лагеря палатку главного военачальника. При входе там горела небольшая жаровня, в колеблющемся свете которой безмолвно застыли телохранители Лонгина. Внутри было светлее, а зайдя, Макрон с Катоном увидели, что вокруг проконсула на складных стульях уже сидят командиры остальных когорт и легаты двух легионов.

Лонгин сидел за своим походным столом, выслушивая легата Амация.

— До Пальмиры еще по меньшей мере полный день пути, господин проконсул. У большинства солдат вышел запас воды, они весь день ничего не ели и к тому же выбились из сил. Я потерял свыше четырехсот человек убитыми и еще триста ранеными. То же можно сказать и о приданных легиону вспомогательных когортах. Это не считая потери Шестой Македонской.

— Понятно. — Подняв глаза, Лонгин увидел на входе последних из вновь прибывших. — Каково состояние ваших когорт, господа?

Макрон вынул из-под перевязи меча вощеную дощечку и поглядел.

— В моей когорте погибли пятьдесят два, ранены тридцать один. Тридцать погибших и двадцать семь раненых во Второй Иллирийской.

Лонгин пометил эту цифирь у себя.

— Для арьергарда неплохо. Можно сказать, вы хорошо его сберегли.

— Пока да, — пожав плечами, согласился Макрон. — Но ведь и путь еще пройден не весь.

— Это так. Вопрос, господа, в том, как нам идти дальше? Мы потеряли примерно пятую часть нашей совокупной силы. И завтра, вероятно, потеряем гораздо больше, если враг будет атаковать нас так же упорно, как сегодня.

— Но нам не остается ничего иного, — сказал Амаций, — кроме как идти, покуда есть силы.

— Это один из раскладов, — со значением заметил Лонгин. — Но мы могли бы, по крайней мере, сберечь кавалерию и отослать ее обратно в Пальмиру нынче же ночью. Пехота могла бы как-нибудь добраться сама.