Центр Роста

"Крыша", - усмехнулся О'Шипки, щурясь на балдахин.

Он перевел взгляд на оконную мозаику, изображавшую румяного, тоже похожего на Ядрошникова пастора, который вразумлял куртизанку, стриптизершу современного вида вроде той, что вечерами лениво приплясывала возле шеста в кабаке Густодрина. Возле пастора томился условный ослик.

На маленьком бюро, чьи ящики, как выяснилось позже, пустовали, лежала гостиничная Библия, недо...раз...резанный, запутался О'Шипки, недо...резанный новенький томик с надписью "Holy Bible", к которой неизвестный шутник прицарапал спереди дубль-вэ, а ниже дописал: "Сущий клад!" О'Шипки наугад раскрыл книгу, попав на угрозу Всевышнего в изложении пророка Захарии. "...И козлов я накажу", - предупреждал Саваоф.

В углу стояло китайское зеркало, отражавшее больше, чем есть. В другом углу мертво хохотал полярный мишка, давно и навеки поменявший на солому свои северные потроха. В смысле масс-медиа - шиш, конечно. Пыльная радиоточка без приемника.

Лампа дневного света гудела, словно дырчатый зуб.

Одеяло оказалось с электроподогревом, пришлось включить и убедиться, что все работает. В изголовье ложа дыбились ветвистые рога, грозившие, как померещилось утомленному О'Шипки, съехать прямо на голову спящего постояльца. Под рогами висело распятие, намекая на крестную муку, терновый венец. О'Шипки проверил рога на прочность, недоверчиво хмыкнул. И тут же заметил неповрежденную холодную индейку, обложенную на медном блюде подозрительными кусочками, которые чередовались с кусточками вялой зелени, добавленной для красоты и затмения запаха. Рядом распирало графин, налитый морсом, если верить парам.

О'Шипки забрался под одеяло, не раздеваясь; включил подогрев, взял в постель индейку и начал медленно разжевывать ее целлулоидное крыло. Морс был богат витаминами, кислый. Насыщаясь, О'Шипки заметил сиротливый шнурок от звонка, который смахивал на ослиный хвост; он даже обратился к мозаике, чтобы проверить, на месте ли хвост у того самого животного. Позвоночный шнурок оказался на поверку именно тем, чем виделся, да еще и подрагивал как-то мелко, если присмотреться, будто и сам осел был рядом, за стенкой, в соседнем номере "-2".

"Кому звонить-то", - с досадой подумал О'Шипки, запивая индейку.

Он сунул руку под подушку и проверил, на месте ли пистолет. Пистолет был на месте. О'Шипки похлопал себя по карманам, чтобы удостовериться в прочем: выкидные ножи, удавка, шприц, яд, скорострельная авторучка семи цветов радуги - все было в целости и сохранности. Он не стал гасить свет и заснул прямо так, под гудение лампы и рев далекой судовой сирены, которая проснулась бог знает, зачем, и навевала человечеству золотой сон о соблазнах кругосветного путешествия.

Глава шестая,

которая отмечена конфузом

Ужасный, кошмарный морс. Напиток с оглушающими добавками. Подсыпали, как пить дать, вот и дали. Что же была за ночь?

О'Шипки пробудился от пальца, которым кто-то водил по его щеке. Острый ноготь задумчиво скользнул к углу рта, спустился, словно по растрескавшимся ступенькам, с подсохших губ, вернулся на щеку и начал все сызнова. Дрогнуло веко; в осторожную щель он увидел матовый батон колена, выглядывавший из-под засаленного халатика. В комнате пахло дешевым утром. Ему наступал на пятки день, который уже привалился к окну рыхлым боком.

Ноготь, потеряв терпение, остановился возле уха и начал царапать кожу. О'Шипки хрюкнул, притворяясь, будто только просыпается. Мгновением позже он вновь заурчал, симулируя негу. Он надеялся, что соседка заговорит первой, и он учтет все: интонации, тембр, подводные течения, бритвенные кораллы и только в последнюю очередь - содержание. Но дама молчала.

О'Шипки ненавидел пробуждения в чужих домах. За ними шли повторные знакомства на неизвестных условиях. И даже на свежую голову, разницы нет, ибо ночь искушает, а день искупает. Дьявольское питье! Кто она? Он не помнил, как провёл ночь и был ли на высоте, а это умножало очки противника. Или цы. О'Шипки выдержал сосредоточенный и строгий взгляд. От него ждут либо судьбоносных признаний, либо их подтверждения. Либо третье: дама раздумывает, как с ним поступить: то ли выставить за дверь, то ли выдоить на прощание. "Глупости, - сказал себе О'Шипки. - Я при своем праве, то есть при леве, отрицательный числовой ряд, дурная бесконечность". Ноготь, готовый оставить кровавую роспись под любым решением, ни одним из вариантов не исключался.

Огромные чёрные глаза без зрачков, чуть выступающие скулы, аккуратный подбородок и губы, переполненные лиловой кровью. Грива волос, что под стать глазам мастью, уголь не знающих тени ресниц, толстые брови, похожие на туловища двух мохнатых бабочек. Крупный хрящеватый нос с двумя голубоватыми впадинками по бокам, белая кожа, дешёвый ситцевый халат, подпоясанный случайной тесёмкой, восточные туфли на босу ногу. На точёной шее - маленький медальон с приплюснутым профилем Абрахама Маслоу, в правом виске сапфировая заколка, массивная, как железнодорожный костыль.

"Что мне убиваться?" - О'Шипки вдруг охватила злость, и он спросил напрямик: