Центр круга

Дверь из подвала вымотала последние нервы, кажется, на полу осталась дуговая борозда от его усилий. Том долго просидел вот так, прислонившись спиной к двери, выравнивая дыхание, сердце едва не выпрыгивало через горло. Если бы не потемки, то, пожалуй, разглядел бы черные мушки перед глазами.

Путь до спальни оказался на порядок дольше. Приходилось то и дело замирать за углом, выжидая тишину, или проскальзывать в ближайший учебный класс, подолгу ждать, пока монахини в коридоре наспорятся вволю.

Сестра Агнесс вновь безмятежно дремала на посту, Том ухмыльнулся одними губами. В комнату скользнул беззвучно, а пока пересекал ее, слышал только сопение мальчишек да свое же шлепанье.

Слева внезапно зажглась лампа, Том повернулся на свет, натолкнулся на проницательные глаза Симона.

— Не замечал за тобой прежде лунатизма.

Том чуть замешкался, подбирая слова, но Симон уже окинул его быстрым взглядом, отметил и листья в волосах, и порванные носки, и взор настороженный, как у лесного зверя.

— Нет, я все понимаю: аппетит у бездомных животных обостряется ночами… но уж не тебя ли они охотились?

Том разозлился на себя: вторую реплику без ответа оставил, усталость берет свое. Не смог сразу ответить, кратко и емко, и молчание непозволительно затянулось, теперь уж лучше совсем помалкивать. Мудрость не в словах, а в их созвучии.

Симон блекло улыбнулся, и лампа погасла, заговорил еле слышным шепотом:

— Если хочешь выспаться, то заснуть надо было часа два назад.

Том с трудом заставил ноги двигаться, шагнул к своей кровати.

— Только одежду верни, – добавил Симон.

— Какую одежду? – опешил Том, голос его прозвучал хрипло и измотано.

— Сестра Агнесс час назад к нам в спальню заглядывала. Кто‑то окно разбил в учебной рекреации, вот монахини спальни и осматривали. Я свои пожитки под твое одеяло уложил так, будто это ты спишь. Вернешь, нет?

— Верну, – смешался Том. – Спасибо.

Почему сам до этого не додумался? Отвык в Хогвартсе от еженощных обходов, успокоился, потерял бдительность, там такого не бывает, и спишь безмятежнее. Можно во сне лопотать, как О’Бэксли, никто не накажет, не засмеет, только есть вероятность, что Антонин подушкой огреет…

— Да, не за что, – отозвался Симон тоскливым вздохом. – Мне все равно заняться нечем.

— Окно не я разбил, – сказал зачем‑то Том.

— Мне без разницы. Ты же знаешь.

Симон принял одежду, стал на ощупь укладывать на прикроватный стул, Том стоял тут же, уходить не спешил.

— Симон.

— Ну?

— Про тех людей… о которых говорил Марк, ты все же их видел…

— Пиклс сказал?

То ли луна из‑за туч выглянула, то ли глаза к темноте привыкли, но Том хорошо видел Симона и ближайшие предметы.

— Он.

— Тебе зачем?

— Нужно.

Симон покачал головой, на Тома смотрел внимательно:

— Ох, Том, Том, все‑то тебе нужно, до всего тебе есть дело… За это тебя и Уорлок не любит, и другие побаиваются, знаешь?

— Знаю, – подтвердил Том обыденно. – Странных никто не любит, особенно здесь. И умных не любят, тех что читают много и спрашивают много.

Симон вдруг переменился в лице, непривычно оживился, сделал Тому приглашающий жест.

— Помнишь, случай?

Ноги гудели от утомления, и Том по старой памяти устроился у Симона в изножье, хмыкнул:

— Который из ста тысяч?

— Тот, когда ты сестру Маргарет напугал вопросом?

Том оторопел, удивился искренне:

— Ты запомнил? Нам и пяти‑то не было…

— Вроде того, но ее лицо в память врезалось намертво. Ни до, ни после я не видел такого испуга. Казалось, она вот–вот с самим Христом встретится. Постой вспомню, что же ты тогда спросил…

— Не стоит, – остановил Том спокойно. – Теперь это неважно.

— И то верно, – кивнул Симон, рассмеялся негромко: – Ну и лицо у не было… видно спросил ты что‑то заковыристое. Эх, жаль не помню!.. Вокруг четырехгодовалая малышня, тряпичные куклы, деревянные лошадки, и тут ты встаешь… с таким вопросом, какой еще не всякий взрослый спросит.

— Бедная сестра Маргарет.

— Бедный ты! – возразил Симон горячо. – Ты ведь тоже испугался ее реакции, да и сироты с тех пор, беря пример с монахинь, в твою сторону стали посматривать с опаской…

Том безучастно пожал плечами, но сердце отчего‑то заныло старой обидой.

— Я привык.

— Да, испугался, – продолжал рассуждать Симон, не слыша Тома. Погрустнел, настолько живы оказались воспоминания. – Так испугался, что с тех пор вопросов не задаешь. Читаешь только ночами, под одеялом, чтобы другие не видели. Чудаком не считали. Все сам ищешь, сам додумываешься… Но… их ведь не стало меньше в твоей голове?.. вопросов‑то? Скажи, Том, они все еще там?

— Там, – ухмыльнулся Том. – И с каждым днем их все больше. А теперь, не увиливай, Симон, расскажи о тех людях.

— Что ты хочешь знать?

— Кто они и откуда ты вряд ли знаешь, но хоть расскажи, что видел, а выводы я сам сделаю. Только подробно говори.

— Сам сделаешь… – повторил Симон в невольном раздумье. Припоминая, начал рассказ: – В ту ночь, я опять не спал. Видел, как Стайн долго ворочался, и уже ждал, когда он начнет лунатить. Дежурила сестра Агнесс, потому я не особо беспокоился за него: побродит и вернется. Не впервой, но тут все иначе вышло…