Ценою крови

Они с ним похожи и внешне. Да, впрочем, все в их семье были как на подбор: черноволосые, черноглазые, на щеках ямочки. Правда, Луи старался поменьше улыбаться, чтобы ямочки не так проявлялись: решил, наверное, что это лишает его лицо мужественности. "И вовсе нет, — подумала она. — Вот сейчас он улыбается — и очень здорово выглядит. Рубашка прилипла к телу от пота — еще бы, с утра косой махал. Рукава закатаны, ой, а ручищи какие мощные! Но что-то, несмотря на улыбку, какой-то уж очень серьезный".

— Что это тебя папа так рано отпустил?

— Он не отпускал. Я сам. Хотел поговорить с тобой, а где еще? Давай помедленнее, а то придем домой, а там мама, Мадлен…

Она кивнула, ожидая, что он ей скажет. Луи откинул со лба непослушные волосы, положил руки ей на плечи. Они остановились, и Солей ощутила смутную тревогу.

— Жатва кончится, и я уеду, — сказал Луи.

Она не сразу поняла, о чем это он.

— Уедешь?

— Да. Уеду, — повторил он. — Уеду из Гран-Пре. Лучше всего бы нам всем вместе двинуться, но отца разве переубедишь — уж сколько мы с ним спорили. Для меня, во всяком случае, дело решенное.

Солей облизнула сразу пересохшие губы.

— Но куда? Куда ты собираешься?

— Сперва в Бобассен. Но потом, думаю, обоснуюсь на острове Сен-Жан.

Солей протестующе ахнула:

— Такая даль! Луи, из наших там никого не было!

— Чем дальше от этих чертовых англичан, тем лучше! — Пальцы Луи зло сжались. — Под их правлением для моих детей не будет ни земли, ни воли. Что, дожидаться, пока они нас выкинут, как собак? Лучше заранее поискать подходящее место.

— Этот остров! Луи, а ты подумал… — она замолчала. Конечно, он обо всем подумал. Он всегда все продумывает — не то что младшие братья, близнецы. Конечно, ему тяжело, он понимает, что его уход значит для семьи. Ей стало больно, по-настоящему больно.

— Мы можем никогда тебя больше не увидеть… — пробормотала она.

— Едем с нами, если хочешь. Папа отпустит…

Боль усилилась, как будто ей в грудь вонзилась стрела.

Мысль о том, что Луи не будет с ними, непереносима, но оставить семью — такое вообще представить невозможно…

Брат понял, что она чувствует.

— Нет, нет. Я не прав, предлагая тебе это. Просто о тебе я буду скучать больше, чем обо всех других, вместе взятых. Но если ты уедешь со мной, это для них будет уж слишком. А со мной — все. Терпел, терпел, больше не могу.

Она попыталась собраться с мыслями.

— А Мадлен? Как с ней?

— Мадлен еще не знает, — Луи опустил руки, повернулся, как-то неуверенно двинулся по такой знакомой тропинке к дому. — Скажу, но не сейчас.

— Она не захочет уезжать, — мягко проговорила Солей.

— Знаю. Но она моя жена и поедет со мной. Со временем поймет, что так нужно.

Поймет ли? Солей и Мадлен были во многих отношениях противоположностями: и по внешности — одна брюнетка, другая блондинка, и по темпераменту, и по взглядам на жизнь. Но Солей хорошо понимала ее и могла представить себе реакцию Мадлен. Оставить дом, в котором жила уже четыре года, оставить еще и родителей! Они жили здесь же, в Гран-Пре, Мадлен всегда выкраивала в воскресенье часок-другой, чтобы их навестить — и младших братишек, и сестренок, которых она так любила!

Солей посмотрела в лицо Луи — им не надо было слов, они и так понимали друг друга. Конечно, она ничего никому не скажет. И конечно, не стоит говорить, как тяжело на душе. Больше они не обмолвились ни словом до самого дома.

* * *

Там в самом разгаре была готовка, и никто не заметил необычной задумчивости Солей. Барби Сир, ее мать, женщина в свои сорок с лишним лет еще хоть куда — только фигура слегка потяжелела и несколько седых прядей появилось в волосах, — командовала вовсю, но Солей особенно не прислушивалась к потоку указаний и распоряжений, она их уже наизусть знала.

Ей помогала сестра, двенадцатилетняя Даниэль. Она была копия Солей, только пониже и с еще не оформившейся грудью. Даниэль это последнее обстоятельство немало расстраивало; только вчера Солей застала ее, когда та, уединившись, дергала свои едва наметившиеся соски в надежде, что они в результате станут больше.

— Что, если они так и не вырастут? — осведомилась она у старшей сестры.

— Вырастут, вырастут, — засмеялась Солей. — Хватит из-за этого хандрить.

— Да, тебе-то хорошо. На твои вон небось все парни зырят.

— Всему свое время. Подожди годок-другой.

— Мне хочется, чтобы Базиль Лизотт обратил на меня внимание, а он глядит только на сисястых.

— Тогда нечего о нем думать, не стоит он этого, — попыталась Солей утешить сестру и прыснула опять, услышав обиженный всхлип Даниэль:

— Он стоит, стоит! А на тебя все глазеют, и тебе меня не понять.

Впрочем, сегодня у сестрички настроение бодрое. Вон как ловко она управляется с тарелками и всем прочим, мечет их на длинный стол из будовых досок; дюжина едоков будет сидеть, да еще малышня, которых с рук кормить… Под ногами путаются, а десятилетний Жак к хлебу норовит подобраться — не зевай!

Даниэль улыбнулась сестре, но та даже не заметила. Она глядела на жену Луи Мадлен, которая с ложечки кормила своего ненасытного Марка. Обычно это зрелище вызывало у Солей улыбку, но не сегодня…