Цена страсти

Зато другие нас просто измочалили. Брусникина, доцент, доктор филологических наук, тянула из нас жилы по русскому, Калужная – по основам межкультурной коммуникации. Но хлеще всех оказался Торунов, историк. Он и весь семестр на семинарах продохнуть не давал, а на экзамене и вовсе разгулялся. Инквизитор как есть. Не пощадил даже Аньку Иванову, которая бесконечно жаловалась на токсикоз. Она и выглядела бледной до синевы, и в уборную бегала раз за разом.

Калужная и Брусникина, какими бы ни были противными, не стали беднягу мурыжить, а Торунов похлопал глазами за стёклами очков и спросил сухо:

– Причём тут токсикоз? Какое это имеет отношение к истории в целом и к экзамену в частности? Не можете сдавать? Идите в деканат, оформляйте академ.

Впрочем, Анька всё же сдала со скрипом историю на троечку, а некоторые и вовсе остались на осень. А на «отлично» сдали со всего курса только мы двое: я и Толик Труфанов. Толик – понятно, у него высокая цель.

Я же, терзаясь то приступами стыда, то острым желанием вновь встретиться с Олегом, наказывала себя безжалостной зубрёжкой. Так что даты всех значимых и не очень исторических событий я знала так же твёрдо, как собственный день рождения. Торунов, погоняв меня по всем эпохам и ни разу не подловив, даже сподобился на скупую похвалу.

В другой раз я бы лопнула от гордости, но сейчас меня это совершенно не порадовало. А после экзамена и вовсе я почувствовала себя опустошённой и растерянной.

Можно было вздохнуть свободно, погулять денёк с группой, а завтра уехать к маме, но мне ничего не хотелось. Меня снедали непонятная тоска и какое-то тяжёлое, неотвязное томление. Я так хотела увидеть Олега, но запрещала себе об этом думать. Хотя толку-то с того, что запрещала – оно как-то само лезло в голову и как тисками сжимало сердце. Может, не завтра, а прямо сегодня уехать к маме? А то ведь изведусь совсем...

Аньку Иванову мы со Стародубцевой застукали за остановкой – она курила.

– Так ты не беременна? – воскликнула Алёнка Стародубцева.

– Чего это? Беременна! – затянувшись, ответила Иванова.

– Ты куришь... Это же вредно!

– Ай, отстаньте. А стресс что, не вредно? Я же не смолю сутками напролёт, иногда только курю, чтобы не нервничать.

– Сейчас-то чего нервничать? Сдала же, – рассудила Алёнка.

– Да меня после этого козла Торунова до сих пор трясёт! – Иванова снова затянулась, выпустила, прищурившись, дым, потом повернулась к нам: – А сами-то как сдали?

– На четыре, – ответила Стародубцева.

– На пять, – сказала я.

Анька скривилась.

– Ну, конечно, ещё бы ты и не на пять. Тебя ж Торунов любит.

– Глупости! – возмутилась я.

– Ой, перестань, – отмахнулась Иванова. – Все видят, как он на тебя смотрит. Старый хрыч.

– Он меня гонял по всем вопросам, и я сдала, потому что готовилась, учила…

– Да плевать. Нет, ну какой козёл! – зло процедила Анька и, гримасничая, передразнила: – Какое отношение это имеет к истории… Тут и так вся на нервах. Ещё и Витьку не отпускают…

– Не отпускают? – спросили мы со Стародубцевой в унисон.

– Ну да, из-за твоего гада Миши, – Анька недобро взглянула на меня. – Не знаю, в курсе вы или нет, но его же тогда, на свадьбе, забрали менты. Какая сволочь вообще их вызвала?! Ну и Миша тоже козёл, наговорил там всякого, что его, мол, бедненького, иватушники избили. Менты сообщили в ИВАТУ, само собой. Ну и как только закончились у Вити три дня увольнительных – на свадьбу отпускали, – и он вернулся в училище, так его сразу на ковёр. Короче, он и ещё один, Олег, за всех отдуваются теперь, потому что все ночевали в расположении, а они – нет.

– А это нельзя было? – вырвалось у меня. – Ну, ночевать где-то…

– Ну, Вите можно было – он писал заявление, его отпустили. А Олегу-то нет, конечно. Он должен был вернуться на ночь в казарму. Витя ещё более-менее отделался, Олег на себя взял вину. Но всё равно наказали. Не отпускают вот... А я уже измучилась вся! И всё из-за Миши твоего! – бросила Анька зло.

– И что теперь с ними будет?

– Ну что? Наряды там… Витю вот на месяц увольнительных лишили. Олега вообще сначала отчислить хотели, но он там типа один из лучших курсантов и за него впрягся... ай, не помню, подполковник какой-то, ведёт там у них что-то. Короче, оставили, но тоже торчит в нарядах и увольнительных теперь ему не видать. Слушай, Машка, а ты же с ним под конец тусовалась, нет? Ты не с ним уехала разве?

– Нет, – не моргнув глазом, соврала я.

– Ну да, – усмехнулась Иванова. – О чём это я. Поди, и Миша твой гонит, что вы трахались? Он тебя, наверное, и голой-то не видел, а ты – его... Девочка ты наша припевочка.

Стародубцева скосила на меня глаза, а я задохнулась от смущения и негодования.

– Ты… ты совсем уже, Иванова! Думай, что говоришь! И Миша – не мой.

– Ой-ой-ой, – засмеялась Анька, – как мы разнервничались, как покраснели! Ну, точно! Нагнал Мишка. Герой, блин, любовник. Да успокойся ты. Что ты так остро всё воспринимаешь? Реально ты как из монастыря. Трахаться – это нормально, ненормально – краснеть при слове «секс» в двадцать лет. А с чего это вдруг Миша уже не твой? Разбежались? Из-за чего?