Цена ошибки - любовь

Ненависть ко всем и всему. К этой странной, дикой ситуации — он вдруг ясно ощутил себя ничтожеством, мелким, беспомощным, слабым, — и осознание этого привело его в такое бешенство, что он шарахнул кулаком по столу и завыл от боли и бессилия. Кисть, не привычная к такому обращению, горела огнем, и мать снова закудахтала, потянула к своему чаду руки, чтобы подхватить, пожалеть. И эта жалость показалась Мише еще унизительнее.

Странно все вышло.

Девушку свою он не только потерял — он даже не осмелился притронуться к ней, и, несмотря на неплохие, в общем-то отношения и зарождающийся интерес, симпатию, которые Саша испытывала к нему, Ян обошел его одним лишь фактом своего существования. Миша с ненавистью уставился на кудахчущую, приседающую мать — она словно боялась, что рука у него вот-вот отвалится и готова была поймать ее, как падающую хрустальную вазу. Ясно, кому нужен вечный мальчик, за которым ходит мамка и подтирает сопли?.. Ни-ко-му…

— Разве я тебя этому учила? — тем временем продолжала выкрикивать мать, прижимая кончики пальцев к искам словно голова ее раскалывалась от боли. — Разве так я тебя воспитывала?!

— А как ты меня воспитывала? — выкрикнул Миша с ненавистью. — Как?!

— Я воспитывала тебя как послушного, хорошего мальчика! — голос женщины сорвался на визг, и Миша едва не подавился, услышав эти слова.

— Я не мальчик! — проорал он яростно. — Я уже не мальчик, понятно тебе это?!

— Как… как ты разговариваешь с матерью?! — закричала женщина.

— Да пошла ты! Я один хочу побыть, ясно?! Один! — бешено заорал Миша в ответ, в размалеванное лицо матери, и по ее набеленным и нарумяненным щекам снова поползли крупные слезы, она вскрикнула и бросилась вон, на ходу захлебываясь рыданиями.

Это оказалось так просто — заставить ее уйти… Если бы он раньше на это осмелился, то, наверное, ничего бы и не произошло? Не надо было бы тайком выпивать с мужиками «по чуть-чуть», оставшись якобы сверхурочно, таясь, как подросток. Не надо было бы таить свои отношения с Сашей — Миша горько усмехнулся, понимая, что мать намеренно оставляла все свои дела на потом, откладывала визит к подругам, лишь бы только не оставлять их вдвоем без присмотра.

Оказывается, можно было… попросить, настоять. Накричать, наконец, отстаивая свое право вести свою жизнь так, как хотелось. Но было страшно; Миша боялся, до судорог боялся испортить отношения с матерью и боялся ее выволочек — как школьник, как получивший двойку пятиклассник.

Если бы раньше не было этого страха, то он не обрадовался бы этой нечаянной свободе так глупо — как щенок, вырвавшийся на свободу. Не стал бы бездумно написаться в автобусе; не оставил бы Сашу одну и…

Настоящий мужской поступок — а именно так себе Миша рисовал в своем воображении свое поведение в курилке, когда Саша прокусила ему губу, — девушка не оценила. То, что он представлял себе властностью и силой, на деле оказалось мерзким и липким жалким приставанием, породившим у Саши отвращение. Миша со стыдом вспоминал, как жадно жался к ее телу — такому вожделенному, но так и не попробованному, — и как не смог справиться с ней. Все, что рисовалось ему в воображении как легкое, простое, на деле оказалось слишком сложно. Он даже с девушкой не сумел справиться…

Но стыднее всего почему-то для Миши были воспоминания о Яне. О том ударе, что тот нанес, защищая Сашу. Один-единственный удар сбил Мишу с ног, словно он был не нормальным мужиком, а каким-то пустотелым предметом. И, главное, долбанул-то кто?! Спортсмен? Бывший мент? Да черта с два! Холеный, лощеный Ян, Ян-пижон и франт, генеральный, который целыми днями сидит за столом и подписывает бумажки. Вспоминая самоуверенность, с которой Ян обращался к нему, его высокомерные слова — «все, угомонился?», — Миша почти выл оттого, что видел, чувствовал эту разницу между собой и Яном.

Никогда он, Миша, не был таким уверенным в себе, никогда он не был таким бесстрашным — смешно даже предположить, что Ян хоть на секунду испугался бы его. Ян показался Мише почти всемогущим; таким, каким ему самому никогда не стать…

И никогда прежде ни в чьих глазах Миша не видел столько высокомерного презрения. Взгляд, брошенный Яном на неудачливого соперника, был просто уничтожающим. Именно в тот момент, от одного этого взгляда Миша и ощутил разом всю свою ничтожность. Одним взглядом Ян убил, опустошил его, лишил всяческих иллюзий. И за это Миша ненавидел его — люто, до судорог, больше всех. Захотелось разбить вдребезги себя, свою душу, разлететься на мелкие осколки, лишь бы один из них ранил Яна — глубоко, достав до самого сердца и отразившись в его высокомерных синих глазах жалким страхом, абсолютной беспомощностью и болью.

Чтобы ничего нельзя было исправить, ничего…

За это не жаль было и пойти дальше.

— Я тебе… — шипел Миша, стискивая хлеб так, что тот превратился в бесформенный слипшийся комок. — Я сотру твою наглую ухмылочку с твоей поганой рожи… я тебе…