Цена ошибки

Игорь понял, что постоянно ищет ее взглядом, и сразу испугался. Страх родился вместе с любовью, словно был ее братом-близнецом. И доктор оказался бессильным перед этим ужасом.

Чего он тогда боялся больше всего? Майи, огласки, тех же сплетен, о которых нудно частенько верещал Сазонов, своей неопределенной будущности и карьеры, тотчас ставшей такой хрупкой, близкой к излому, с появлением в его жизни Веры? Игорь честно признавался себе самому, что да — он опасался именно этого. Но больше всего его страшил он сам — внезапно изменившийся, забывающий теперь о многом, даже о сыне, и помнивший отчетливо только о работе и о Вере.

Ве-роч-ка… Три слога и вся жизнь…

Однажды, после очередной тяжкой операции, которую Вера мужественно и преданно выдержала, выстояла рядом с ним, Лазарев, мечтающий о большой еде и горячем душе, вдруг предложил Вере поехать с ним. Он даже не знал куда, просто предложил — и все. Само предложилось…

Вера подняла на него усталые ясные глаза:

— Поедем…

И тоже не спросила куда.

И тогда Игорь растерялся. Что он делает?! Что вытворяет?! Куда собирается везти Веру?! И как же дома? Что он скажет Майе? Что выдумает? Да и везти ему Веру некуда…

Вера посмотрела удивленно — она не понимала причину его растерянности.

— Что-то случилось?

— Нет-нет, ничего… — смущенно пробормотал Игорь. — Я сейчас… Подожди…

Он выскочил в коридор, завернул за угол на лестнице, где висел телефон-авто мат для больных, и стал судорожно шарить по карманам в поисках монетки.

— Игорь Васильич, вам мелочь нужна? Вот, пожалуйста, звоните… — Перед ним разулыбалась та самая толстуха, которую они с таким трудом вытянули. Сначала — из реанимации, потом — едва-едва поставили на ноги в полном смысле этого слова.

Толстуха, уже переведенная в палату после реанимации, вставать ни в какую не желала, ныла, жаловалась на постоянные боли, капризничала, требовала колоть обезболивающее, которое Игорь называл обезволивающим, чуть ли не каждый час… Сестры сначала ее жалели, потом начали возмущаться и орать:

— Лежит и лежит бревном! Ходить нужно, двигаться, а она все стонет да воет!

Наконец Долинский не выдержал. Явившись к толстухе в палату, он категорическим тоном приказал ей встать.

— Не могу я, Феликс Матвеевич! — тотчас завыла та дурным голосом. — Не могу подняться! Так больно!

— Будете лежать — станет еще хуже, — оптимистично заверил ее хирург. — Нужно попробовать встать. Больше вам лежать нельзя. Это вредно.

Кубышка вставать наотрез отказалась.

— Встаем! — опасным тоном скомандовал Долинский.

Но толстуха в его интонациях не разбиралась и угрозе не вняла.

Тогда хирург легко обхватил даму за то место, где, по его предположению, могла когда-то, в далеком прошлом, находиться талия, моментально приподнял больную, перевернул и одним ловким движением поставил на ноги.

Женщины в палате изумились. Игорь, при сем присутствовавший, ахнул от восхищения. В реанимации, где толстуха провела почти две недели, ее с трудом поднимали и сажали в постели два молодых врача, тянувшие ее за руки.

— Стоим! — грозно распорядился Долинский.

Мадам сделала робкую попытку свалиться на койку.

— Стоять! — гаркнул хирург. — Я кому сказал! Стоять! А теперь пошли вперед, — добавил он чуть помягче, вновь нежно обхватывая толстуху на всю длину рук — как их только хватило? — Ножками, ножками… Смелее…

Ведомая им страдальчески морщившаяся кубышка двинулась по палате, отчаянно шаркая ногами. Дама подвывала и скулила на каждом шагу, напоминая Лазареву бродячую собаку. Сестрички зажимали рот от смеха. Гневливого Долинского они побаивались.

И вот теперь сияющая толстуха стояла перед Лазаревым, протягивая ему несколько монеток.

— Спасибо… — пробормотал он и схватил сразу все. На всякий случай. — Я потом отдам…

— Что вы, что вы, Игорь Васильич! — замахала дама короткими белыми руками. — У меня их много, из дома приносят… Звоните себе на здоровье! — И деликатно удалилась, шлепая по коридору короткими ногами в шлепанцах.

Шарк, шарк, шарк… Наконец ее шаги затихли.

Лазарев торопливо набрал номер.

— Поликарпыч, — пробормотал он в трубку, — ты домой сегодня когда собираешься?

— Могу и совсем не приходить, Игоряха, — тотчас вник в ситуацию поразительно чуткий старик.

— Тогда не приходи… — выдохнул в трубку Лазарев. — Я сейчас за ключами заеду…

Софья Петровна собиралась домой: причесывалась, подмазывала помадой по-свеженькому губы, разглаживала ладонями не видимые чужому глазу складочки… Лазарев бесшумно приоткрыл дверь и с любопытством наблюдал за ней. Его всегда умиляла и восхищала эта обязательная тщательная подготовка женщин к встрече с городскими улицами и метро, как с драгоценными любовниками. Волосок к волоску, лак на ногтях, резкие и нежные ароматы духов… Каблучки, шарфики, двухсантиметровые ресницы, слегка липкие от краски… И все эти неизменные преображения — ради полоумного города с его кипящими, как вермишель в супе, разгоряченными от ритма аллегро жителями и не менее резвыми приезжими?! Забавный народ эти женщины… Поразительный…