Цемесская бухта

Куников. С ума сойти! Но они же не знают и тысячной доли того, что видели мы с тобой, Коля. Как жаль! Как жаль! Как бы это им помогло в жизни, если бы они это все знали. Как бы помогло!

Сипягин. Ты и сейчас думаешь о них, Цезарь?

Куников. Люди смертны, но думы их бессмертны. Помнишь, Коля? Помнишь Малую землю? Февраль? Подледную воду?.. Ты на своих сторожевых катерах начал выбрасывать наш десант... Как растерялись немцы! А? Ты помнишь? Они не ждали нас... Главный десант успеха не имел, а мы...

Сипягин. Я уходил тогда с катерами и думал: «Прощай, Цезарь, прощай, друг...» А ты остался жив.

Куников. Ненадолго.

Сипягин. Навсегда.

Куников. Коля, ты просто заглядываешь в мою душу... Это ж я писал: «Все это, в сущности, очень интересно для людей... Я, кажется, отношусь к таковым и, хотя не влюблен в войну, стараюсь принимать лишения и опасности как форму «состояния жизни», причем неизбежную, и ищу трудностей и опасностей для себя и для своей части. Я не могу назвать себя героем и не совсем понимаю, что это такое. Подозреваю, что это занятие, на которое способны все. Главное — суметь себя внутренне организовать». Неплохо сказано?

Сипягин. Даже очень неплохо.

Куников. Жаль одного... Нас помнят... Нам воздвигли монументы... А тысячи других, кто лег здесь, на черноморском берегу... на Малой земле... При штурме Новороссийска... Как бы хотелось, чтобы знали о каждом! О каждом из них! И прости, Коля, я немного завидую тебе.

Сипягин. Чему, Цезарь? Ты человек-легенда, чему ты можешь завидовать?

Куников. Мне так хотелось увидеть Новороссийск освобожденным! Так хотелось! И не удалось... Проклятый осколок мины! А ты все-таки прошелся по мостовым Новороссийска... Представляешь, как бы мы могли встретиться тогда, а?

Сипягин. Мы встретились, Цезарь, встретились... Всего через восемь месяцев.

Куников. И ты все-таки дошел до Керченского пролива! Ты видел крымскую землю!

Сипягин. Там был не менее трудный десант... На обратном пути мне разворотило спину... И я упал на палубу...

Куников. И ты упал на палубу, Николай.

Слышится нарастающий грохот.

Что это за шум, Николай?

Сипягин. Это прибой, морской прибой.

Куников. А мне показалось, летят наши «ИЛы». И наши «катюши» дают огонька.

Грохот нарастает.

Сипягин. Вон идет еще отряд пионеров.

Куников. Простимся, Коля!

Сипягин. Давай, Цезарь!

Куников. Хотя мы и рядом, обнимемся!

Сипягин. Мы всегда рядом, Цезарь.

Обнимаются. Гаснут лучи прожекторов. Нарастающий грохот, в который вплетается мелодия «Реквиема». Затем музыка уходит. Гул самолетов. Орудийные залпы. Треск пулеметов и автоматов.

Действие первое

Малая земля

Железнодорожная насыпь. За насыпью — со сбитыми желтыми листьями, со срезанными ветками — тополь. Контуры разбитой бомбами и снарядами железнодорожной будки. Выход из вырытого под насыпью блиндажа. На насыпи, в углублениях — пулеметы. Около них бойцы — Хоботок, Нижарадзе, Новосад, Коновалов и Саркисов. На насыпи лежат бойцы морской пехоты. Среди них — с санитарной сумкой санинструктор Маша Кузина. Идет бой. Треск пулеметов и автоматов. Взрывы бомб и снарядов.

Нижарадзе(припав к щитку пулемета). Вася, Вася, давай цинку... Еще одну цинку...

Хоботок. Даю, дорогой мой, даю, родненький.

Нижарадзе. Бери автомат, пока на перезарядку.

Хоботок. Беру автомат... Беру. (Ползет вперед.)

Нижарадзе. Не ползи далеко, прошу тебя...

Хоботок. Куда ж я тебя брошу, дорогой мой... (Исступленно.) Давай, давай, фашистская сволочь! (Стреляет.)

Коновалов(припав к щитку пулемета). Гурген, они не иначе пьяные...

Саркисов, на мгновение поднявшись, бросает гранату. Слышится взрыв. Стоны.

Саркисов. Это им вместо шашлыка!

Коновалов. Кажись, угодил.

Саркисов. Кому угодил, а им не очень угодил.

Коновалов. Ложись.

Взрыв.

Саркисов. Всю жизнь любил железнодорожный транспорт. Поедешь, поспишь... Хорошо...