Цемах Атлас (ешива). Том первый

Была середина месяца элул. У Цемаха перед глазами стояла ешива в Нареве. Среди многочисленных съехавшихся на Грозные дни людей, в гуще молодежи и мальчишек, бегающих по синагоге во время уроков мусара, сидят его ученики, один возле другого. Он всегда их учил, что один ищущий — это головешка, а целое содружество ищущих — пылающая печь. Его мальчишки держатся вместе, сейчас еще больше, чем в прежние времена, потому что их наставник покинул их. И ему казалось, что так же, как он видит своих учеников, они видят его и поворачивают к нему головы. На их лицах лежит тяжелая грусть, и они шевелят губами, словно читают заклинания с целью очистить его от скверны. Они молятся за своего ребе, ставшего Элишей бен Авуйей, Ахером[64]. Скоро уже год, как он опозорил и надломил их. Тем не менее они не хулят его и не забывают, что он вывел их из России и спас для Торы. Ищущие его готовы простить ему нанесенную обиду, лишь бы он вернулся. «Вернитесь! Приближается Судный день. Вернитесь к тому, перед кем вы глубоко согрешили»[65].

«Вернитесь к Тому, перед Кем вы глубоко согрешили, сыны Израиля!» — Цемах раскачивался, из него вырывался горький напев мусарников, тащивший за собой в Ломжу весь наревский дом мусара, чтобы он мог ощутить вокруг себя и в себе самом жар близости к Творцу, царящий в ешиве в дни месяца элул. И наревский дом мусара слушался его, восторженно приближался к нему, словно наводнение из сотен задранных вверх голов и громких голосов. И из всего этого моря бушующих голосов, сливавшихся вместе, выделялся голос женщины где-то поблизости. Цемах навострил уши и услышал, что это плач, доносящийся с кухни. Он рванулся с места и через открытую дверь вошел внутрь. На скамье сидела служанка и рыдала.

— Что с вами? Почему вы плачете? — воскликнул он и тут же вспомнил, что рассказывала ему Слава. — Вы плачете потому, что хозяин отказал вам от места? Из-за этого не надо плакать. Вы получите другое место, а пока можете быть у нас.

Стася помнила Володин наказ никому не рассказывать правды. Она принялась лепетать что-то о том, как пение ребе напомнило ей об отце. Ее отец тоже, бывало, пел в пятницу вечером, но не так печально, как ребе.

— Может быть, моя жена еще выхлопочет у своего брата, чтобы он вас взял назад, — утешил ее Цемах и спросил, почему хозяин отказал ей от места. Стася опустила голову и всхлипнула. Ее большое тело, маленькое личико и растрепанные волосы выглядели так слезно, словно она годами жила полуголая и босая в камышах на берегу реки. Цемах понял, что она что-то скрывает из страха или же потому, что стыдится. Он за руку завел ее к себе в комнату и усадил за стол напротив себя.

— Для того чтобы я мог вам помочь, я должен знать, почему вам отказали от места. Вы взяли что-то без спроса? — и он опустил глаза, чтобы она не стеснялась рассказывать.

Как сильно Стася ни боялась рассказывать правду, она, тем не менее, не хотела, чтобы этот красивый и добрый ребе считал ее воровкой.

— Я ничего не взяла у хозяев. Лола обещал, что женится на мне. Он каждую ночь приходил в мою комнату, и я… У меня будет ребенок.

Цемах взглянул на нее и все понял. Это было для него такой неожиданностью, что он на минуту раскаялся, что своими расспросами довел до того, что узнал правду. Молчание ребе и его напряженный взгляд нагнали на Стасю страх. Она прошептала, что дядя Лолы велел ей никому ничего не рассказывать. Тогда он найдет для нее дом, в котором она будет служить. Если же она кому-то об этом расскажет, он для нее ничего не сделает. Ее отовсюду прогонят из-за ее большого живота, а полиция еще и арестует, потому что она непорядочная. Дядя Лолы поехал искать для нее место в селе, но она не хочет служить в селе. После смерти родителей родственники продали ее дом в селе и забрали себе деньги. Крестьяне тоже забрали много вещей и еще насмехались над ней из-за того, что она не крестится. «Ты выглядишь как мы, но твоя вера — не наша», — говорили они ей. Так зачем же ей ехать в село, чтобы ее ребенка называли байстрюком, а иноверцы насмехались над ней? Стася снова расплакалась и неожиданно принялась целовать руку ребе, дрожавшую, лежа на открытом томе «Обязанностей сердец».

Цемах поспешно убрал свою руку, и на его левый глаз набежала большая слеза. Эта слеза медленно скатилась и осталась висеть на кончике его носа. Он встал бледный, с холодным потом на лбу, с похолодевшим сердцем и сжатыми губами, готовый воевать не на жизнь, а на смерть.

— Лола на мне женится? — Глаза Стаси залучились доверием к нему: она поняла, что этот красивый ребе заступится за нее.

— Дядя Лолы не пошлет вас в какое-то село, чтобы вы жили там среди иноверцев. Вы родите ваше дитя среди евреев, — ответил молодой ребе, и девушка покраснела от его пронзительного взгляда, как будто в эту минуту она выросла из своего детского разума.