Целомудрие миролюбия. Книга первая. Творец

Совершенное мироздание воссоздастся на сих ветхих страницах тайной рукописи, божественным созерцателем опишется вселенная одной уникальной души, без которой станут бессмысленны все планеты, звезды и небесные светила, станется бесполезным всё живое и мертвое без одного человека, жизнь коего бесценна, ибо душа бессмертна. О воскресенье всех Господь провозглашает, и, слыша ту истину святую, мечтает человек, радуясь мгновеньям счастья и любви, помня о том, что взор способен мирозданье преображать, умножая бесчисленные красоты мира. И о том буквенная речь не позабудет помянуть. Ведь перу творца суждено писать, оно, некогда бывши частью оперенья птицы, парило возвышенно в небесах, оно простирало землю, ощущая северные и восточные ветра, оно побывало во всех странах и континентах, над всеми морями и океанами воспаряло. А кисть художника некогда была животной шерстью, древо отдало свою ветвь для её черенка. Но ныне все эти части мирозданья послужат возрастанию таланта творца, дабы строфы сложились в прозаическую поэму, дабы сотворился роман о божественной любви, о животворящем дуновении, живущем в каждом человеке. Безграничные просторы глубинных и поверхностных размышлений ожидают благочестивого читателя, те мимолетные картины жизни кои заселены вышними образами пресветлых тайн повелевающих чувствами, взглядами, и помыслами автора. Их раскрытье откровением послужит просвещению.

Созерцание сего тайновидца улавливает нечто малозначительное, усматривает нечто невидимое. Оный мечтатель помышляет о непостижимом благе, его стиль – фантасмагория реализма, он одновременно новатор и ортодокс. Протестуя супротив неестественного для всякого живого существа насилия естественным миролюбием, протестуя супротив неестественного для всякого живого существа блудодейства естественным целомудрием, он являет творческую силу моралиста, который один способен противостоять злу, желает быть врагом греха, гонителем лжи. Ибо человек тогда истинно жив, когда влюблен в истину непоколебимой нравственности, в совершенство добродетели. Тогда все мировые события, людская суета, та брань и смятение, само насущное время, впрочем, и само земное бытие теряет всякую важность, значение, влияние, в сравнении с преображением одной души. Ибо в вечной любви Божьей не может быть смертного праха или скорбной памяти, любовь – это вечное сегодня, именно в этот грандиозный великолепный бесконечный миг и более никогда, и более чем всегда. Стоит помнить всегда о том, что не страницы книг хранят слепок души, но душа созидает тома безвременных гениальных сочинений.

Чтецом душевным зачитаю сей роман, сколь и положено творцу – любя своё творенье. На протяжении десятка лет искало сердце романтика прекрасный образ святости среди современных дев. Не о тщеславной и высокомерной, но о Музе вдохновительнице грезил сей мученик сердца, тот плачущий бард над сонетами бесславного поэта прославляющего кроткого художника. Молясь, взывая к Небесам, ожидал он встречи с той единственной, и не раз, обманувшись слепотой внешних красот, утративши надежду, будто позабывши дар творенья, его сломленные скорбью руки переставали шевелиться. Но от рожденья и до нынешнего дня, Богом сохраненная, безнадежному романтику была дарована певчая дева, она утешительница и целительница души страждущей не плотской ласки или же ответных любовных чувств, но к жизни праведной призывало девство его не убиенное. Отчего о душе светлой, теле чистом и беспорочном, вот о чем мечтал неисправимый мечтатель – о живом образе чистоты. Не о недосягаемом небесном и не о сказочно книжном он грезил, но о том духоносном образе родной и близкой девы. Ибо милостиво разрешено Творцом человеку созерцать Его творенья. Слышать их голоса, помышлять о них не с трагичностью во взгляде, но с благодарственным благоговением. Посему, не корысть, но любовь корень сего произведения пера. Годы страданий юности стались позади, ныне позволительно романтику целомудренно радоваться, наслаждаясь красотой добродетелей, возлюбив верно и непогрешимо образ девства в душе своей, также богоподобно творя бесславные творенья.

Нередко малые дети, впрочем, сколь и взрослые, разобщены по роду поведения, они могут быть разрушителями, либо созидателями. И на примере имеющихся у них игрушек можно различить и в дальнейшем продемонстрировать наглядно их поведенческие особенности. Одни ломают, разбивают сердца, другие склеивают и зашивают раны, первых можно лишь пожалеть и отругать, вторых похвалить и наградить добрым словом. Так поступают и с книгами, однако бесславный творец, обречен неведеньем о предстоящей юдоли своего рукописного творения. Судьба сего романа доколе неизвестна, но слава его станется столь же доброй и светлой, какова сама Муза, принесшая в жизнь одного романтика столько мягкосердечия и сострадания, сколь невозможно вместить ни одной библиотеке. Слабо-бьющееся сердце творца является символом правды, подобно душе награжденной нетленным бессмертием вечности.

Глава первая. Творец и муза