Целитель-7

– И не посетят, – наметил улыбку Котов. – Но это, по вашему выражению, нормально. Знаете, Миша, я хоть и технарь, но всегда интересовался биологией, психофизиологией, генетикой… Горел желанием разобраться в себе, понять, что же во мне тикает! Помню, весной сорок пятого всю нашу «шарашку» отправили в Германию за трофеями. Мы собирали брошенную или битую радиотехнику – аппаратуру зенитных ракет «Вассерфаль», радары «Фрейя» и «Ягдшлосс». Добыча была знатная! И вот однажды нам попалась колонна немецких «Опелей», угодивших под бомбежку. По всей дороге, помню, раскидало ржавые ящики, битком набитые папками с самыми грозными печатями Третьего рейха. Мы сначала думали, что там что-то военное, важное для наших – тогда как раз штурмовали Берлин, – а оказалось, что в грузовиках везли документы эсэсовского института «Аненербе». Его курировал сам Гиммлер, а у рейхсфюрера голова была забита бреднями об истинных арийцах. В «Аненербе» и чистотой расы занимались, и мистику разводили, и даже экспедиции отправляли на поиски Святого Грааля или Шамбалы. Но я-таки нарыл одну занятную папочку… Помню эти серые, шуршащие листы с пропечатанным орлом, закогтившим свастику… Это были протоколы обследований людей с врожденной силой «вриль» – с той самой энергией мозга, Миша! Нашим наказанием и нашей благодатью… – он задумчиво потер гладко выбритую щеку. – Я почему вспомнил дела давно минувших дней… Те документы до сих пор хранятся у меня в сейфе, а в них с немецкой дотошностью выписаны «истории болезни» более сотни реальных людей – немцев, индусов, арабов, славян, проходивших под грифом «Метагом». Ну, это что-то вроде «за-человек». И все они такие же, как мы! И маялись точно такими же проблемами! Уже после войны я приезжал в Карл-Маркс-Штадт, где встречался с Бруно Кренцем. В сорок третьем он отказался сотрудничать с «Аненербе», и его принудили подпитывать своей силой разных, там, высоких чинов. Заставляли с помощью гипноза и электрошока, давили морально, причиняя боль девушкам или детям в его присутствии. Мол, не хочешь слышать, как юная фройляйн кричит, заходится от боли? Ну, так поделись энергией со штандартенфюрером СС, и мы ее отпустим! А когда Сила в Бруно иссякла, его бросили в концлагерь. Кренца ждали побои, издевательства и неизбежная топка крематория, но он встретил Ганса Вайссмюллера, такого же, как он сам, метагома, только латентного, не имевшего понятия о своем даре. Или проклятии – это уж кому как. Вайссмюллер страдал от переизбытка энергии мозга, она причиняла ему массу неудобств, и Бруно «разрядил» товарища. Они бежали в тот же день, выйдя за колючую проволоку в полосатых робах, а эсэсовцы зиговали им, принимая за генералов… Кренц рассказал мне, как обезоружил унтера, стоявшего в паре шагов от него. Протянул руку – и пистолет-пулемет, висевший на унтер-офицерской шее, поднялся в воздух, да и перелетел к новому хозяину! А весу в МП-40, между прочим, пять кило…

Я слушал Котова, едва дыша, вбирал слухом каждое слово и даже оттенки интонации. Мимо изредка проходили москвичи, возвращаясь с работы или направляясь за покупками, а я весь был там, в новом мире, где мне щедро раскрывались былые тайны.

– Ну, это всё – преамбула, – Игорь Максимович хлопнул себя по острым коленям. – А позвал я вас сюда, Миша, для того чтобы избавить от разочарований и предостеречь от ошибок. Энергия вашего мозга велика, но идет на спад. Все эти фокусы, вроде телекинеза, ридеризма, левитации происходят в моменты наивысшего подъема, когда или вы сами отнимаете чужую Силу, или вам отдают ее. Думаю, через год или даже раньше у вас останется минимум энергии, необходимый и достаточный для целительства – именно на это заточен ваш мозг, а вот всё остальное, в том числе и ридер-потенция, атрофируется. Это не беда, Миша, и вины вашей в том нет. Просто так мы устроены. Видели, небось, этих культуристов, бугрящихся от мышц? Стоит им недельки две не «покачаться», и рельеф усохнет – организм не допускает излишеств… Я тоже баловался целительством, но именно баловался, поэтому ридеризм – единственная моя сверхспособность. А вот Бруно стал педиатром, и всю свою жизнь лечил детишек. Он умер в семьдесят втором, прожив сто двенадцать лет… Да, Миша, да! Такой у нас, у метагомов, приятный бонус – долгая жизнь. Мне, кстати, сто восемь.

– Да не может быть! – не поверил я. – Вам больше семидесяти не дашь!

– Может, Миша, может… – тихонько, рассыпчато засмеялся Котов, и добавил, кривя губы: – Я не куплю вашу душу, Миша, но побуду, если хотите, наставником… Вы согласны?

Рефлекторно сканируя Игоря Максимовича, я уловил и его страстное желание помочь, и чисто детский страх отказа. Поэтому раздумывал ровно секунду, и вытолкнул:

– Да, я согласен.

– Ну, тогда… – повеселев, старый ридер встал и махнул тростью. – Идемте, Миша, я тут недалеко живу…

Четверг, 6 октября. Ближе к вечеру

Москва, улица Малая Бронная