Целитель #02 - Союз нерушимый?

У меня даже мурашки пошли. «Человек в футляре», как за глаза называли Михаила Андреевича, кажется, покидал свою «тару». Редко кто мог похвастаться, что наблюдал на лице Суслова благодушную улыбку. Обычно «серый кардинал» хранил бесстрастное выражение лица, как воин племени апачей, а если и улыбался порой, то язвительно или равнодушно, просто стараясь быть любезным. И вдруг этот памятник непреклонности ожил!

«А ведь улыбка его здорово молодит», – подумал я.

– Вот, порядок навожу, – сказал Михаил Андреевич, – больше ж некому… Ох, тезка, давненько я не чувствовал себя так хорошо! Гнешься – и не свербит ничего, не колет… Сказка!

Дальше мы пошли вместе. Дима Селиванов топал позади, не мозоля глаза, и делал вид, что его здесь вообще нет.

– Сегодня я здорово выспался, – негромко заговорил Суслов, – хоть и лег поздно, и от мыслей голова гудела, а заснул сразу, как в молодости, – не помню даже, чтобы ворочался. Да и под утро изменил своей стариковской привычке – бессонницей маяться. Дрых чуть ли не до самого завтрака! – коротко рассмеявшись, он смял улыбку, и только морщинки в уголках глаз не разгладились в память о хорошем настроении. – Миша, вы думаете по медицинской части пойти?

– Нет, Михаил Андреич, – мотнул я головой, – лучше уж я по компьютерам… э-э… по ЭВМ.

– Ну да, можно было догадаться, – понятливо закивал «серый кардинал». – У меня и сын, и зять с кибернетикой связались…

– С «продажной девкой империализма»? – глупо сострил я и прикусил язык. А вдруг именно Суслов навесил сей ярлык на «реакционную лженауку»?

– Да нет, – улыбнулся Михаил Андреевич, – приличная девица оказалась!

– У меня такое впечатление, – сказал я, когда перестал ругать себя за дурость, – что вы затрудняетесь, не зная, какое сказать «спасибо».

– Да! – оживился мой спутник. – Именно! Не знаю, как вам выразить свою благодарность, Миша. Ведь вы спасли мне жизнь!

– Не преувеличивайте, Михаил Андреич, – театрально застеснялся я.

– Отнюдь! – живо возразил Суслов. – В какой-то момент… очень тошный момент, когда боль сделалась невыносимой, я вдруг почувствовал пугающий холод. Очень страшно стало, тягостно так… Костлявая прибирала меня! Ни разу в жизни я так не боялся, даже в войну. На фронте я был в самом расцвете сил и не один, с товарищами, а тут… Эта мука… вот уж точно – смертная! – длилась, наверное, секунд двадцать-тридцать, не дольше, а для меня будто целая вечность минула…

– Михаил Андреич, – серьезно сказал я, – если вы хотите меня отблагодарить, то лучше помогите нашим электронщикам. Поддержите Юдицкого, Староса, Пудовкина, Бурцева, Глушкова. Помните индустриализацию перед войной? Тогда поднимали тяжелую промышленность, а сегодня микроэлектронику надо поднимать! В семидесятых ЭВМ важны, как танки и самолеты в тридцатых. Мы, правда, в этом деле поотстали, но ничего, нагоним. Главное, золотые головы есть и золотые руки не перевелись – растут, откуда положено.

Пару секунд Суслов изучал меня серьезным взглядом. Прошелся молча, руки за спину, чуть горбясь. Потом вынул из кармана ломоть хлеба, стал птицам в кормушки крошить. Упитанный снегирь первым явился за угощением, следом робко слетелись две синички.

– Хорошо, – энергично кивнул Михаил Андреевич, наблюдая за пичугами, – я посмотрю, что можно сделать.

– Спасибо.

Главный идеолог страны рассмеялся – это насторожило пернатых, и он смолк, продолжая улыбаться. Перемогая птичий щебет, донеслись детские крики, больше смахивающие на боевые кличи команчей.

– Внуки пожаловали! – обрадовался Суслов.

Мы повернули к даче, но первым нам встретился не малолетка, а лохматый Джульбарс. Вывалянный в снегу, пес завизжал, заюлил вокруг хозяина, ластясь и бешено метя хвостом.

– Джулька, Джулька! – смеялся Михаил Андреевич, уворачиваясь от умильной слюнявой морды. Тогда и мне перепало от собачьей преданности – всю куртку мне извозил своими лапищами. А тут и детки подоспели.

Маленького Колю до того закутали, что он еле ковылял. Его степенно вел за руку старший брат, входивший в отрочество.

– Деда Миса! – завопил мелкий, выдергивая ладошку. – Пусти!

Вырвавшись, он бросился к деду, смешно переваливаясь, и тот оживленно наклонился к нему, облапил, со смехом подхватил на руки.

– Деда, ты с-сто? – возмутился Коля с высоты. – Тебе зе низ-зя, я тязелый!

– Уже можно! – рассмеялся Суслов.

На обед подавали пюре с сосисками и наваристый борщ. Суслов не терпел кулинарных изысков, предпочитая простую пищу. Видимо, он полагал, что пристрастие некоторых членов ЦК к икре и поросятам с хреном отдает буржуазностью.

После обеда я стал готовиться к отъезду – упаковал «свою» микроЭВМ, а осциллограф отнес к Суслову-младшему. Выходя из генеральских покоев, наткнулся на самого Револия Михайловича.

– А, вот ты где! – обрадовался он. – А я уж боялся, что уехал! Беги наверх, отец хочет тебя видеть.

– Бегу! – Прыгая через две ступеньки, я взлетел по деревянной лестнице наверх.

– Привет! – улыбнулась мне Майя, шагавшая навстречу. – Ты к папе? Вон его кабинет.