К бесцветному лицу бывшего майора прилила кровь, на скулах заиграли желваки, а подручный мерзавца переводил ошарашенный взгляд с шефа на меня и обратно. Судя по всему, известие о подлой подставе друзей-мстителей явилось для Хорька неприятной неожиданностью.
– Ну чего вылупился, Синявин? – обратился к нему я. – Да, да, я знаю твою фамилию. Говорил же – вас вычислили! Но суть в другом. Ты, твой брат Виталий и остальные были для этого христопродавца всего-навсего удобным инструментом для заколачивания бабок. Но сейчас часть инструмента, гхе, гм, поломана. А оставшаяся (то есть ты) больше не нужна. ФСБ вышло на след, оставаться в городе опасно... Знаешь, что он собирается предпринять?! Для начала разделается со мной... Нет, не ради отмщения за «друзей»! Просто я слишком много знаю. Потом уберет тебя и смоется с вашими кровью заработанными деньгами. Господин Ромейко страсть не любит делиться!
– Руслан Андреевич! – растерянно вскричал Хорек... (Ага! Значит все-таки Хоботко! –
– Меньше знаешь, спокойнее спишь, – ласково улыбнувшись, прервал его иуда и неожиданно выхватил пистолет с глушителем. – Так спи спокойно, дорогой друг, – продолжил он, выстрелив Синявину в сердце. Плотное тело резко передернулось и мешком свалилось на пол.
– Да, ты прав, Корсаков, – сказал «Руслан Андреевич», засовывая ствол за пояс, – но не во всем! Я действительно обожаю деньги и не намерен ни с кем делиться. Ради них, родимых, я добровольно перешел к чеченцам. (Надоело, понимаешь ли, воевать за гроши.) Сымитировал подрыв собственной машины, предварительно вырубив водителя; принял ислам, поучаствовал в спектакле с «расстрелом» и организовал уничтожение группы дуболомов, решивших замочить моего работодателя – Кадыра. Я действительно хотел ликвидировать Хорька перед отъездом из Сарафанова... Однако в одном ты крупно ошибаешься!
– Твоя банда работала по заказу? – спросил я.
– Разумеется! – усмехнулся Ромейко. – Не ради же удовольствия!!! Ты, несомненно, жаждешь узнать имя заказчика. Что ж, я назову его! Но попозже. Шепну по секрету на ушко, когда ты, собака эфэсбэшная, будешь корчиться от боли, говном кровавым исходить и слезно клянчить: «Добей, добей!» Видишь ли, Корсаков, я решил замочить тебя медленно, голыми руками, послушать хруст твоих костей... Получить удовольствие, одним словом! Ты, знаю, хороший рукопашник, но я гораздо лучше. К тому же в данный момент ты не способен оказать мне достойного сопротивления. Контузия, хлороформ, долгие часы без сознания, отвратное физическое состояние... Короче, будешь живой «грушей». До 1999-го (когда федералы начали воевать всерьез) я попутно с другими делами тренировал гвардейцев Басаева. И мы вовсю использовали такого рода груши. Отлавливали в приграничье крепких мужиков, накачивали психотропными препаратами... – Глаза иуды замаслились, приобрели мечтательное выражение, и он углубился в подробности своей преподавательской практики. А я, перекрестившись непослушной рукой, начал истово молиться про себя: «Спаситель мой! Ты положил за нас душу Свою, дабы спасти нас. Ты заповедал и нам полагать души свои за други наши и за ближних наших. Радостно иду я исполнити святую волю Твою и положить жизнь свою за отечество. Вооружи меня крепостью и мужеством на одоление врагов наших, и даруй мне умерети с твердой верой и надеждой вечной, блаженной жизни в Царствии Твоем...»[13] Губы и нос продолжали гореть, но в тело стремительно возвращались силы. Голова прояснилась, перестала разламываться. Исчезла противная ватная слабость. Из полуживой развалины, я быстро превращался в здорового человека[14]. Предатель, кажется, почуял неладное. Прервав на полуслове ностальгические воспоминания, он совершил гигантский прыжок, норовя раздавить ступнями мою грудную клетку, но я перекатом «ушел» в сторону и легко вскочил на ноги.
– У-ух! Это... это как понимать?! – глаза Ромейко едва не вылезли из орбит от удивления.