Царство льда

Вдалеке виднелось несколько горбатых гор, возвышавшихся над бесконечным лоскутным одеялом всевозможных водных преград – извилистых ручьев, застойных прудов, широких бухт, недвижимых стариц и быстрых рек. Повсюду вставал лед. Коренные жители этих мест и звери понимали, что пора отсюда уходить, и уже ушли. Инстинкты подсказывали им, что льда будет лишь больше, а вслед за льдом придет большая вода, из-за которой лед будет раскалываться и становиться заново. Это каждый год происходило как по часам. Немногие запоздалые утки и гуси, которых моряки порой замечали издалека, сбивались в стаи, словно готовясь к сезонной миграции. В эти дни любой зверь, который остался в этих краях, будь то пернатое или млекопитающее, был бродягой, скитальцем, столь же потерянным и неприкаянным, как весь отряд Делонга.

Это был суровый край, который, казалось, лучше подходил для мамонтов, саблезубых тигров и шерстистых носорогов. Это была удивительная плейстоценовая тундра. По берегам ручьев и рек лежали груды серого дерева, которое проплыло не одну тысячу миль вниз по течению реки, упав в нее среди зеленых лесов российской тайги. У Делонга не было другого выбора, кроме как идти вдоль этих ручьев и рек и подбирать дерево – он не мог отказаться от этого источника тепла, как странник в пустыне не может отказаться от источника живительной влаги.

В некотором отношении для путешествия по этому водному лабиринту за весь год нельзя было найти времени хуже. Летом можно было идти по земле и плыть по воде. Зимой все покрывалось льдом, благодаря чему возникали ледовые дороги, идти по которым было очень холодно, но относительно легко. Но сейчас природа пребывала в промежуточном состоянии, которое стократно усложняло любое передвижение. С каждым днем снег все надежнее скрывал любые ориентиры, а лед на речных рукавах был еще недостаточно прочен, чтобы выдержать вес моряков. Было ужасно холодно, но этот холод не давал никаких преимуществ.

Оставалось радоваться, что хотя бы не было комаров. В разгар лета комары и мошки изводили любое теплокровное существо, которое отваживалось пройти по дельте Лены. Целые тучи комаров убивали оленей и сводили с ума людей. Делонг разминулся с комарами не более чем на две недели.

Пока они шагали по тундре, Делонг особенно волновался о жертвах обморожения. У Бойда и А Сэма дела обстояли неважно, но они вроде бы шли на поправку. Однако состояние Эрихсена лишь ухудшалось. Последние два дня пути дались ему с огромным трудом. Хотя Найндеман сделал ему костыль из обрубков дерева, Эрихсен едва переставлял ноги, ковыляя со слезами на глазах. Моряки видели злую иронию судьбы в том, что мороз потрепал его сильнее всех, учитывая, что он был единственным скандинавом в отряде. К тому же Эрихсена все давно считали неуязвимым. «Как дубленая кожа, суров, – писал Коллинз в одном из своих стишков, – за троих он работать готов». Датчанин был крупным, крепко сбитым парнем, всегда жизнерадостным и доброжелательным. Привыкнув к его отзывчивости и готовности помочь, теперь его товарищи не сразу поняли, насколько тяжело его состояние.

Накануне Эрихсен позволил себе момент слабости. Усевшись посреди заснеженной тундры, он долго отказывался вставать. «Я больше не могу! – кричал он. – Не могу идти дальше!» Когда Найндеман пришел ему на помощь, Эрихсен взмолился, чтобы его бросили. Он хотел остаться один и умереть, чтобы больше не тормозить остальных. Найндеман сказал другу не сдаваться. Все получится, заверил он датчанина, скоро все они окажутся в Санкт-Петербурге. Но Эрихсен в ответ лишь рявкнул: «Хотите – идите хоть до Петербурга. Я больше не могу!»

Делонг и доктор Эмблер подошли к Эрихсену и в конце концов уговорили его подняться и продолжить путь. Но Делонг не на шутку обеспокоился и написал: «Его состояние очень тяжело».

Тяжесть состояния Эрихсена стала очевидна после ужина, когда Эмблер снял повязку с его правой ноги. Доктора поразило увиденное: крупный кусок омертвевшей плоти отвалился от подушечки его стопы и упал на землю. Эмблер не сказал об этом Эрихсену. Незаметно смахнув кусок плоти в сторону, он приступил к обработке раны. Но затем доктор заметил небольшой участок обнаженной кости. Потрясенный, он наложил повязку и отошел посовещаться с Делонгом.

Эрихсен не успел рассмотреть свою ногу, но понял, что дела плохи. Он по секрету обратился к Найндеману. «Найндеман, – спросил он, – ты что-нибудь знаешь об обморожении?»

Найндеман, который сам страдал от обморожения в Гренландии, постарался ответить по существу. «Да, – сказал он. – Сначала кожа синеет, затем чернеет».

Эрихсен немного помолчал, а затем признался: «Когда доктор снимал повязку, я увидел, как что-то выпало из-под моей ноги».

Найндеман был не в силах сказать ему правду. «Эрихсен, – ответил он, – наверное, тебе показалось».

«Нет, – настаивал датчанин, волнуясь с каждой секундой сильнее. – Я уверен. Я видел, как что-то отвалилось».