Царство Флоры

Она отступила к желтым подсолнухам. Они так похожи на желтые блюдца, по ним можно гадать, так же как и вон по тем белым полевым ромашкам — любит — не любит. Подсолнухам надо много солнца. Говорят, что они поворачивают вслед за ним свои желтые головки. А на этой картине солнце на тканом небосводе представлено возничим, управляющим квадригой лошадей. Солнечный бог Аполлон — Гелиос, прекрасный, недоступный. И как жадно на него смотрит вот эта женщина, изображенная в центре, смотрит из-под руки…

— Я не знаю, что мне делать… Я погибаю…

Тихий женский голос. Катя замерла от неожиданности. В этом пустом зале среди цветов…

— Сережа, я погибаю, а он… он ведет себя так, словно я…

Голос доносился сверху, с лестницы.

— Марин, но чем я-то могу тебе помочь?

Женскому голосу ответил мужской — тоже тихий, низкий, мягкий.

«Надо окликнуть, поздороваться, нельзя вот так стоять под лестницей и подслушивать чужие излияния». Но Катя никого не окликнула.

Эта картина… Что-то в ней не так. Что-то не то. Покой, умиротворяющий покой во всем… Шмель вон жужжит, бьется о стекло… Яркие краски новой ткани. Дождь лепестков, поляна, усеянная цветами, место полуденного отдыха в тени деревьев и шпалер, увитых виноградом и дикими розами. И персонажи. В центре — сама Флора, владычица цветов, царица садов и бутонов, и ее странная свита. Восемь фигур. И над всем этим в облаках — солнечная колесница и бог — такой далекий, желанный…

«Вот этот, склонившийся над кувшином с водой, смотрящий на свое изображение, явно Нарцисс, — решила Катя. — Вон и цветы, белые нарциссы у него в руках. Рядом с ним — его подруга. Как же ее звали… забыла… А этот, опирающийся на копье… охотник со сворой гончих… Господи, какая ужасная рана у него на бедре… Так реалистично все изображено, выткано. Кровь… капли превращаются в цветы. Что это за цветы?»

— Ничем ты мне не можешь помочь. И никто мне помочь не может. Знаешь, я ведь уйти отсюда хотела. Совсем. Почти уже решилась, но…

— Это не выход, вряд ли что это для тебя изменит. А мы все здорово потеряем с твоим уходом. И Андрей тоже много потеряет.

Голоса на лестнице. Женский и мужской. Женский доверчиво жалуется, сетует, мужской утешает.

— Никогда не думала, что такое со мной может случиться. Понимаешь, у меня нет своей воли. И гордости никакой тоже уже не осталось. А он все это видит. Он видит, что я готова унижаться, и ему все равно. Я ему от этого еще больше противна.

— Не пори ерунду. Он к тебе очень хорошо относится.

— Откуда ты знаешь?

— Мне ли Андрея не знать? Мы друзья с первого класса. Он… Ох, Марин, ну что тут скажешь? Он хороший человек, очень талантливый, но он не хозяин своей судьбы в этом вопросе.

— По-твоему, это она — хозяйка его судьбы? Флоранс? Эта сумасшедшая?!

— Тихо, тихо… Ну не надо так. Дело не в Флоранс. Просто…

— Он женился на ней из одного только голого расчета!

— Конечно, по расчету. Но ты не должна осуждать его. Он думал в первую очередь о своем уникальном даре, о деле, о нашем общем, если уж на то пошло, благополучии.

— Он женился на ней только для того, чтобы в любое время, когда ему вздумается, беспрепятственно таскаться во Францию, в этот ваш чертов замок!

— Этот замок… Марин, я тебе сейчас скажу одну вещь. Ты только выслушай меня спокойно. Я хочу, чтобы ты поняла. Этот замок… Ты сама знаешь, я заграницу не люблю. Не хмыкай. Дело не в деньгах, не в их менталитете. Дело в том, что так уж сложилось. Я русский человек, я, наверное, намного больше русский, чем мне бы даже этого хотелось. И я там чужой. Я с этим смирился и особо из-за этого не комплексую, не переживаю, наоборот даже. Я хочу жить здесь. И хочу жить хорошо. Очень хорошо. И знаю, что у моих детей не будет иной судьбы, кроме этой, здешней, но…

— Но он же совсем другой! Другой!

— Вот именно. Андрей другой. Хотя мы с ним и дружим больше тридцати лет, за партой одной вместе сидели, я всегда это знал. Он другой. Он стремится к таким вещам, о которых большинство не задумывается и не помышляет.

— Я иногда не понимаю, чего ему нужно? Что его гложет изнутри?