Царство Флоры

Анфиса примерилась, подскочила и… Кто ее учил акробатике — неизвестно, но она цепко ухватилась за железные створки ворот и повисла на них этакой толстой сарделечкой. Катя последовала ее примеру. Ей удалось даже подтянуться. Она начала потихоньку подниматься, упираясь ногами в створку. Подошвы туфель скользили, и она их просто сбросила. О том, как она будет бегать там, в «Царстве Флоры», босая, она уже не думала. Про ток, возможно, пущенный по верху ворот, ей как-то даже и мысль не пришла. Про злых собак-сторожей тоже.

Задыхаясь, она наконец-то подтянулась и села — железный край створок врезался в тело. Она перекинула ноги, собираясь прыгать.

— А я? — придушенно взмолилась Анфиса. Она все еще висела, хотя пальцы ее уже онемели.

— Я попробую открыть, подожди.

Катя спрыгнула вниз. Было высоко, она приземлилась неловко, на ногах не устояла, растянулась, больно ударившись. Но тут же вскочила.

— Катя, а я?!

Ворота, оказывается, запирались изнутри на самый обычный засов. По старинке. Катя с трудом отодвинула его — засов был тугой, для мужских рук, толкнула створку. Та открылась вместе с зависшей Анфисой.

— Ну, давай же, прыгай скорее.

— Сейчас. — Анфиса зажмурилась и разжала пальцы. Шлеп!

— Я к конторе, догоняй! — крикнула Катя и побежала вперед.

Темная аллея. Лунный свет. Ряды оранжерей — сказочные минареты в кронах деревьев. Внезапно брызнул дождик — это включился автоматический полив, орошающий газон, ряды саженцев, грядки, клумбы. Катя невольно замедлила шаг. Какое же это все-таки место — особенно ночью. Словно сад, настоящий райский сад. В свете луны чашечки и бутоны цветов казались лаково-черными, перламутровыми. Одни широко раскрывались, впитывая ночную влагу, другие смыкали свои лепестки. Цветы ни в ком не нуждались и жили сами по себе, подчиняясь вечному ритму. Им не было дела до людских бед, проблем. Их собственные дела были поважнее — взойти, вырасти, расцвести, созреть, дать семена, завянуть, удобрить почву, готовя место другим.

Катя неслась в темноте мимо шпалер, увитых розами, и розы удивленно смотрели ей вслед тысячами лепестков-глаз: куда бежишь, зачем торопишься? Остановись, послушай, вдохни — здесь так хорошо, свежо, тихо, покойно.

На стеблях хризантем улитки оставляли липкий след, выпускали рожки. Под кустом гортензии хоронилась жаба. Катя едва не наступила на нее, в темноте налетев на куст, помяв, не заметив. Земля под ее босыми ногами была теплой, рыхлой. Местами ноги увязали в ней едва не по щиколотку. Снова включился автополив, орошая дождинками, успокаивая, охлаждая…

А кругом царила такая идиллия, такая нега, совсем как там, на той картине-гобелене, в том здании, обшитом белым канадским сайдингом, до которого уже было рукой подать.

Здание конторы было темным. Издали оно казалось необитаемым. Но в низком окне… вот снова… вот опять… мелькнул огонек.

Катя подбежала к крыльцу. Где же Никита? Там, внутри? Кто еще там с ним? Балмашов? Мертвая Фаина? Что там творится? Скорее же… что же ты медлишь?!

И тут внезапно на пороге, когда надо было действовать — кричать и врываться внутрь как буря, как ураган, спасать, обезвреживать, задерживать, помогать, Катя… замерла. Сердце колотилось, колотилось, колотилось в груди. Не от бега, от страха. Страх… нет, ужас… Черная дыра, провал, смерть — там, за закрытой дверью — вот за этой самой дверью, обшитой сосновыми плашками, виденной уже когда-то.

Катя рванула «молнию» сумочки, извлекла «парабеллум». Пускай это зажигалка, пустяк, игрушка. Но… рукоятка фальшивого пистолета удобно и твердо легла ей в руку. Холодок металла взбодрил, тяжесть его, сила.

Она очень осторожно, тихонько потянула дверь на себя. В лицо ударила волна цветочного аромата. За дверью было темно. Но она помнила — тут еще одна дверь, а за ней зал, где они обслуживали клиентов. Она шагнула к той, другой двери и…

То, что она увидела с порога, запомнилось ей навсегда. Цветы, цветы, цветы, цветы в вазах и просто так — они покрывали всю площадь зала сплошным ковром. А в них, как в разноцветном море, мерцали свечи. И что-то бесформенное, темное виднелось на полу — тело, труп? А на стене — гобелен. И на фоне него — белое как полотно лицо Никиты.

В двух шагах от Кати, спиной к ней, стоял человек с пистолетом. Катя его узнала и… не узнала, не поняла, не поверила. Это был не Балмашов.

— Повернись спиной! Ну! Спиной, я сказал!

Это был Тихомиров. Он уже готов был выстрелить в Колосова. И тогда Катя… Все получилось как-то совсем уж просто — он не услышал ее шагов, босые ноги ступали бесшумно. Он не услышал ее, не обернулся. А она просто вытянула руку и ткнула дулом «парабеллума» ему в затылок — тысячу раз видела, как это делают в кино.

— Бросай оружие!

И это все, уложившееся в какую-то сотую долю секунды, потом, позже, можно было прокручивать снова и снова тысячу раз, бесконечно. «Спиной, я сказал!» — «Бросай оружие!» Это было как вопрос и ответ, как пароль и отзыв. Как эхо в «Царстве Флоры».