Дьяк.А донос на них почему-то к тебе пришел.
Кузьма.Не ко мне, а к Борису Ивановичу. А я уж делал, что он мне велел. — Я всегда делаю только то, что мне Борис Иванович велит.
Дьяк.Хорошо со мной обошлись. — Они, ясное дело, ничего признавать не будут. Я их стану пытать, старик, чего доброго, помрет под пыткой. А царь завтра на его дочери женится и с меня не то что голову снимет, а в порошок истолчет.
Кузьма.Царь никогда на порченой не женится.
Дьяк.Еще доказать надо, что она порченая. Что эту порчу, руками потрогать можно?
Кузьма.Зачем же руками — девица у всех на глазах замертво упала, она и по сей час в себя не пришла. Так что можешь не сомневаться, что порченая. Тому свидетели все князья и бояре. — Конечно, можно поспорить, где ее испортили — здесь или в Касимове. Но для всех —
Дьяк
Кузьма.Я сейчас его приведу. — По мне, так и без него можно обойтись.
Кузьма выходит из Тайного приказа и медленно идет в свою контору. Он смотрит на небо. Уже совсем стемнело. Кузьма кивает в такт своим мыслям.
Внутри Тайного приказа.
Всеволожские всё в том ж е положении. Дьяк сидит на пустовавшем до той поры месте.
Дьяк.Видишь ли, Иван Родионыч, в доносе этом
сказано, что дочь твою в граде Касимове и прежде знали как больную и порченую. — А то, что это не клевета, так в этом сегодня все князья и бояре московские убедились. — Ежели ты во всем сознаешься и повинишься, то сильно этим облегчишь и свою участь, и жены, и сына, и всех родных и друзей своих. — Ты же видишь, что получается. Получается, что ты даже касимовского соборного протопопа в обман государя своего втянул.
Всеволожский.Никогда я такого греха на душу не возьму, чтобы оклеветать себя и своих близких. Ежели я, ежели мы все на такое злое дело пошли, то нас всех смертной казнью казнить надо.
Дьяк
Всеволожский.От меня лжесвидетельства никто не дождется. — Дочь моя с самого рождения никогда ничем не болела. То, что с нею сделалось, это ей сделали здесь. — Чего ты от меня ждешь? Чтобы я покрыл этих злодеев? Тех, кто государю, царю нашему, такое зло сотворил?
Дьяк.Андрей Иванович, может, ты отца уговоришь? — А ежели ты сам признание сделаешь, а? Из любви к отцу и матери? За это, знаешь, многое простится. — Или с Евдокией Никитишной поговоришь. Может, она вспомнит, не бывало ли когда с сестрой твоей такого?
Евдокия
Андрей.Матушка, ты слышала и все слышали — лекарь сказал, что она здорова. Завтра будет совсем здорова. Лекарь этот, Иоганн, самый лучший.
Андрей перекладывает Евдокию на плечо Ивану Родионовичу и подходит к судейскому столу.
Андрей
Дьяк
9. Вечер
Манка Харитонова гордо и развязно движется по улицам Кисловской слободы, направляясь к своему дому.
В отдалении, крадущимся шагом, ни на миг не упуская ее из виду, следуют двое.
Навстречу Манке идет женщина с двумя полными ведрами на коромысле.
Женщина.Вечер добрый, Марьюшка!
Манка.Вечер добрый!
Манка идет дальше. Трое ребятишек выбегают из калитки и несутся к другому дому.
Один из ребятишек
Манка
Преследователи Манки вынуждены то и дело замедлять шаг.
Кажется, что улица совсем пуста, но в это время с шумом распахиваются очередные ворота, из которых появляется мужик с ручной тележкой.
Манка.Добрый вечер, дядя Архип!
Мужик.А, это ты, Манка! А я тебя не сразу узнал. Быть тебе богатой.