– Хоть и не положено это, но, понимая щекотливость происходящего, покажу вам апартаменты Григория Ефимовича. – Секридов попятился назад, видя, как наливаются свинцовой злостью глаза гостей: если в них не стравить давление, они и сами взорвутся, и квартиру всю разнесут. – Пожалуйте! Разденьтесь только, в квартире жарко. Да и в шубах неудобно…
Секридов ловко, будто всю жизнь занимался этим, принял от сердитых господ шубы и шапки, определил на вешалку. Поинтересовался невинно:
– Может, чайком побаловаться желаете?
– А ну, кончай пыль из подушек выбивать! – вскипел поставщик оружия. – Если найдем здесь кого-нибудь из своих лярв – дырка в черепе обеспечена и тебе и Гришке.
– Договорились! – соглашаясь с таким условием, скромно потупил глаза опытный филер.
Женщин в квартире не оказалось. Ни одной. Молчун Терентьев был расторопным человеком, успел их прямо в ночных рубашках спустить по лестнице черного хода вниз. Хорошо, что пальто их и шубы висели не в прихожей, а на другой вешалке, если бы рогоносцы увидели их в прихожей – без стрельбы не обошлось бы. Гости заглянули даже в спальню «старца».
Распутин лежал ни жив ни мертв. Надвинув на голову подушку, он тихо всхрапывал, делая вид, что погружен в глубокий сон.
Когда гости ушли, Распутин появился в прихожей, бледный, с отечными потемневшими глазами и мокрой, нехорошо подрагивающей бородой, спросил шепотом:
– Ушли?
– Так точно! – коротко отозвался Секридов.
– Хорошо, что я вас, филеров, в дом догадался пустить, – сипло пробормотал Распутин, – это мне Бог повелел…
О Белецком он уже забыл. Секридов деликатно похмыкал в кулак. Распутин перекрестился в угол:
– Вот страхи-то Господни, а! Молиться сегодня буду, грехи свои замаливать… Никуда не пойду!
Хватило его ненадолго. Испуг прошел, и Распутин поехал в любимую «Виллу Роде» пить водку из кофейника и мадеру из двухлитрового чайника, прямо из носика – очень ему понравилось пить мадеру из носика…
– Не надо чикаться со стаканом, – говорил он, – продукт, нигде не задерживаясь, оказывается прямо в организьме. – То, как он произносил слово «организм», вызывало у всех улыбку.
Инженер Гейн, а по некоторым документам – Гейне, что давало инженеру возможность говорить о своем родстве с гениальным поэтом, Распутину не понравился: слишком вертляв, мокрогуб, быстроглаз, длинный нос имеет цвет свеклы – это единственное, что приглянулось в инженере «старцу», поскольку Распутин и сам был носат. Он хотел выругаться, но, глянув на нос Гейна, ругаться не стал, лишь вытянул ноги в мягких, на рубиновой байковой подкладке, лаковых галошах, пошевелил в них пальцами ног.
– Ну, выкладывай! – Голос Распутина был едок и знающ.
– Отец святой, может, прежде стопочкой угостишь? – неожиданно попросил Гейн.
Распутин вновь глянул на длинный свекольный нос инженера. Усмехнулся.
– Ежели ты чего-нибудь полезное для меня принес – «монополькой» зальешься, До конца жизни не выхлебаешь, столько ее у тебя будет, а ежели…
– Отец святой, ну стопочку… – начал канючить Гейн.
– Что, колосники в печке совсем перегорели? – вспомнил Распутин когда-то услышанную в Москве фразу.
– Нет, не колосники, с колосниками все в порядке, а вот сосуды расширить надо, – с жалобным видом пояснил Гейн, – у меня болезнь сосудов – сужение… Пока не согрею их, не расширю пока – маюсь дикими головными болями. Даже соображать перестаю.
– Ну, милок, – Распутин не выдержал, крякнул, – видал я всяких интеллигентов, но таких…
– Истинную правду говорю, Григорий Ефимович, – сосуды…
Распутин сдвинул под табуретку ноги в лаковых галошах, приподнялся и выкрикнул зычно, так, что в груад у него что-то хрустнуло:
– Дуняха, налей в граненый стакан водки, возьми пару картох, кусок хлеба и принеси сюда!
У инженера красным светом, будто у кролика, зажглись глаза, он глянул в сторону кухни и облизнулся. Дуняшка копалась долго, чем-то громыхала, будто искала водку среди кастрюль, на лбу инженера от нетерпения даже появился пот, рот начал нервно подергиваться.
«Хар-рош, – невольно отметил востроглазый Распутин, – да он, больной совсем. Такого в руках держать очень легко. За стопку водки он продаст кого угодно – и мать с отцом, и царя с царицкою. Мда-а-а». Наконец Дуняшка принесла стакан водки, наполненный до краев, неочищенную картофелину и кусок огурца – набор немного не тот, что заказал Распутин, но «старец» придираться к «племяшке» не стал, вяло махнул рукой и показал глазами на инженера:
– Ему вот. Не пьет человек, а лечится.
Гейн подхватил дрожащей рукой стакан, стремительно поднес ко рту, выпил жадно, в несколько крупных гулких глотков, лицо у него быстро расслабилось, стало спокойным, довольным, он стряхнул себе в рот остатки водки – несколько капель, – и облегченно вздохнул:
– У-уф, Григорий Ефимович! Вы спасли меня!
– Закусывай! Вот племяшка тебе специально картоху с огурцом принесла.
– Закуска – дело десятое, Григорий Ефимович! Главное – расширить сосуды. А это без лекарства невозможно.
Когда Дуняшка убежала, Распутин перевел взгляд на Си-мановича, до сих пор не проронившего ни слова.
– Ну?