Царский угодник. Распутин

   — Пей, пей, отец Григорий, вина много... Не жалей его. И в Петербург, — Хвостов специально назвал Петроград Петербургом, как это было совсем недавно, — дам тебе с собою. Сколько пожелаешь — столько и дам. Ящик, два, три...

   — От ящика я бы не отказался, — размягчённо произнёс Распутин: Хвостов нынешний здорово отличался от того, прежнего Хвостова — сухого, надменного, словно бы закованного в металл, с безразличным взглядом, это был совсем другой Хвостов, и он нравился Распутину. — Пусть только твои обалдуи мадерцу в вагон погрузят, а в Петрограде я уж разберусь, как довезти вино до дома.

   — Да у тебя охрана, отец Григорий, больше, чем у меня, она мигом сообразит, что надо сделать.

   — Охрана не для того, — быстро произнёс Распутин.

   — Но подсобить шефу — это для неё самое милое дело. И ума большого не надо.

   — Не люблю я её, — признался Распутин.

   — А её и не нужно любить. Ко мне тоже приставлены топтуны, зимой знаешь как шваркают сизыми носами! Сопли тянутся за ними на полкилометра, не к ухе будет сказано. Но с топтунами, отец Григорий, спокойнее. Они и дотащат тебе мадеру до самого дома. Ящика такой мадеры, — Хвостов щёлкнул ногтем по бутылке, — специально привезённой мне, мало. Я дам тебе три ящика.

Распутин промолчал, налил себе ещё вина, выпил, почмокал языком:

   — Нектар! Лучше шампанского в сто раз! От шампанского один только пук в нужнике бывает, а это... — Он снова поднёс фужер ко рту — уже пустой, дорого поигрывающий в лучах солнца резными хрустальными гранями, перевернул и чмокнул фужер в пяточку. — И попка хороша. Как у красивой женщины.

Лёгкая тень проползла по лицу Хвостова — он не понимал шуток, от которых дурно попахивало, хотя сам бывал часто груб. Но доброжелательная улыбка как припечаталась к его губам, так и продолжала там оставаться, и вообще он весь лучился добротой, вниманием, внутренним светом, это был настоящий кандидат в министры, весь вид его говорил Распутину, что Алексей Николаевич Хвостов не подведёт.

   — Пей, отец Григорий, пока пьётся, на том свете такого вина не дадут...

   — Никто не знает, что будет на том свете, — задумчиво произнёс Распутин, — а чего не будет. Иногда хочется хотя бы одним глазком заглянуть: а что нас там ждёт, какие коврижки? Вот ты, к примеру, будешь министром, — он неожиданно колко и как-то осветлённо глянул на Хвостова, — самым могущественным министром в Российской державе, вскарабкаешься на самый верх, а и даже оттуда не увидишь, что нас ждёт. Но ты можешь подсобить — с твоей помощью можно удовлетворить любопытство.

Князь Андронников, до этой минуты безмолвно сидевший за столом, неожиданно громко засмеялся, потом сконфуженно стих и прикрыл рот маленькой, аккуратной, будто у женщины, пухлой ладонью с грязными пальцами.

   — Ты чего? — перевёл на него взгляд Распутин.

   — Да так. Кое-чего подумалось, святой отец. Но мелочи всё это, мелочи!

Распутин усмехнулся — он понял, о чём подумал Андронников, на лбу его собрались озабоченные морщины.

   — Да, у всякого министра внутренних дел есть много возможностей отправить человека на тот свет, в рай или в ад... А, Алексей Николаич?

   — У министерства никогда не будет разногласий с тобой, святой отец. — Хвостов, поддерживая Андронникова, также назвал Распутина святым отцом. — И способ отблагодарить я всегда найду. Этот человек, — Хвостов указал на Андронникова, — моё доверенное лицо... Каждые полмесяца он будет приносить тебе конверт, в конверте — полторы тысячи рублей. В месяц — три тысячи. Хватит на первое время?

Распутин ничего на это не сказал, но одобрительно наклонил голову, расправил пальцами поникшие на темени волосы. Ногти, обратил внимание Хвостов, были у него нестриженые, запущенные. Лёгкая тень вновь проползла у Хвостова по лицу, заставила дрогнуть дряблый влажный рот и исчезла.

   — Тебе придётся выйти из «Союза русского народа», — сказал Распутин Хвостову, голос у него повысился, сделался неприятным: к «Союзу русского народа» люди относились по-разному, сам же Распутин не мог однозначно ответить на вопрос, хороший этот союз или плохой. Одни видели в нём националистическую организацию, поднимающую русского мужика на погромы, другие считали, что союз может поддержать, дать вторую жизнь русской культуре, третьи видели в нём силу для разгрома немцев, четвёртые полагали, что никто, кроме союза, не способен дать серьёзный бой всякого толка инородцам, и прежде всего — евреям. Недаром в «Союзе русского народа» состоял известный думский оратор Владимир Пуришкевич.

   — Я не принадлежу к этому союзу, — сказал Хвостов и сделал знак, приказывая убрать со стола тарелки, поменять посуду и подавать второе, — и никогда не принадлежал, но, отец Григорий... Во всяком деле обязательно имеется своё «но»... Членами «Союза русского народа» являются монархисты — сторонники государя, и я нахожусь в некой растерянности: с одной стороны, я должен их поддерживать, а с другой... — Хвостов красноречиво развёл руки в стороны, пошевелил пухлыми пальцами в воздухе.