Царский угодник. Распутин

   — На носилки, дурак. Плюхайся на них смелее! — Она сделала рукой решительный атаманский жест, Митя стёр с носа каплю, попробовал лечь в носилки, но это было всё равно что с печки прыгнуть в брюки: прыгай не прыгай, а всё равно ногами в брючины не попадёшь, и Распутина велела мужикам опустить носилки на землю. — Ложись!

Митя покорно лёг на носилки, вытянул ноги и закрыл глаза. Длинный его нос сделался ещё длиннее.

   — Подымай! — скомандовала Прасковья Фёдоровна, и мужики потянули носилки за ручки вверх. Раздался треск, Митя охнул и провалился сквозь носилки на землю, закричал благим матом, потом выскочил из-под носилок и начал хватать обескровленным ртом воздух.

   — Тятю опять хотели убить! Покуше-е-ние-е!

Мужики недоумённо хлопали глазами, держа в руках обломки носилок. Вообще-то такое падение могло закончиться для Распутина плачевно. Срочно были вызваны плотники, для которых соорудить новые носилки было делом плёвым. На подворье Распутина застучали молотки. Через два часа новые носилки были готовы, но факт, что Митя рухнул со старых прогнивших носилок на землю, вызвал новую волну разговоров. Люди начали судачить о том, что даже если Распутин и выздоровеет, жить ему всё равно придётся недолго, его всё равно достанут, может быть, достанут даже здесь, в Покровском, пока он валяется в постели, достанут на пристани, где будут служить молебен, — возьмут и жахнут с ближайшей сосны жаканом, а если не достанут в Покровском, то достанут в Тюмени.

На пристани собралась большая толпа: старые солдаты, увешанные крестами, нищенки, дамы в дорогой модной одежде, юродивые со слюнявыми ртами, золотушные малолетки и представительные господа в котелках, гимназисты и унтеры, белошвейки из Тобольска, приехавшие сюда как на экскурсию, и тайные агенты полиции. Полицейских в мундирах тоже было много — везде блестели пуговицы, золотые темляки и серебряные погоны, брякали ножны шашек, и слышался звон шпор — наиболее франтоватые чины полиции украшали свои сапоги звонкими шпорами. Цок-цок-цок — в такт шагам раздавался сладкий малиновый звон.

Стонущего Распутина принесли на берег, носилки поставили на специальный помост — проворные плотники успели сколотить и помост. Бледный, с тёмными пятнами на щеках — по всему лицу пошла порча, — Распутин со стоном приподнялся на подушке, прошептал несколько благодарных слов.

— Пророк ты наш! — заревели люди. Женщины заплакали. — Не уходи!

Распутин растроганно помотал головой. Жена поправила на нём солдатское одеяло — другое в больницу не годилось, одеяло всё равно пойдёт на выброс, и рослый красивый дьякон взмахнул кадилом, обдав собравшихся душистым дымом, загудел так мощно, что толпа разом умолкла — голос дьякона размял, раздавил все другие голоса, вперёд выступил седой представительный батюшка. Молебен начался.

Через час пароход «Ласточка» отошёл от берега.

Из Санкт-Петербурга в Тобольск, начальнику жандармского управления поступила депеша, в которой в довольно резких выражениях указывалось на то, что начальник управления непростительно редко и с большими опозданиями докладывает о состоянии здоровья Распутина.

Полковник из Тобольска, оправдываясь, писал в секретном донесении, что считает своим долгом доложить следующее: «...г. Тобольск отстоит по почтовому сухопутному тракту от села Покровского в 177 вёрстах и до г. Тюмени — 255 вёрст (водой ещё дальше — 267 и 417 вёрст). Тракт этот (сухопутный) в настоящее время почти закрыт ввиду небывалого в этом году разлития рек Западной Сибири и совершенной порчи вследствие этого дорог и мостов. Тракт этот был так затоплен водой, что только две станции можно было проехать на лошадях, остальные только на лодках.

Почта в настоящее время перевозится водой на пароходах Северо-Западного общества пароходства и торговли, но пароходы этого общества совершают рейсы чрезвычайно неправильно и неравномерно, так что почта получается не каждый день, а раз в два, три, а иногда в четыре дня».

Газеты сообщили, что Илиодору предъявлено обвинение по статье 102-й Уголовного уложения, но Илиодора по-прежнему не могут найти: по одним слухам, он два дня пробыл в Одессе, а потом уехал на Кавказ, по другим — ушёл в Крым, по третьим — вообще бежал за границу и сейчас со вкусом поглощает в парижских ресторанах садовых улиток под названием эскарго.

Гусева лежала в тюремной больнице. У неё — рвота, повышенная температура, она ничего не ела, по ночам не спала, лежала неподвижно и смотрела в одну точку.

Неожиданно возникла монахиня Ксения, в миру Гончарова. Ксения подала прошение саратовскому прокурору, стараясь облегчить участь Феонии Гусевой, защитить её, но защита эта была слабой, шеф саратовской губернской прокуратуры даже не принял его.