Царский угодник. Распутин

День рождения прошёл весело, без неприятностей. О разговоре ни Борис, ни Феликс не вспоминали.

Борис был влюблён в одну женщину, которую в высшие крути не пускали, — за ней шлейфом тянулась худая слава. Женщина была ошеломляюще красива — Бог наградил её редкой внешностью. Из-за этой женщины Борис поссорился и был вызван на дуэль.

Через несколько дней он был убит — пуля уложила его наповал. Бориса похоронили под Москвой, в нынешнем Архангельском — родовом имении Юсуповых. До сих пор цел памятник на его могиле — скорбное каменное изображение юноши, склонившего голову.

Смерть брата ошеломила Феликса Юсупова — значит, и он обречён, значит, и он не переступит через двадцатишестилетний порог, умрёт, как и Борис? От чего только умрёт? От пули, от яда, от петли или от неизлечимой болезни?

Как-то после похорон Феликс сидел дома в столовой, читал книгу. Вдруг с тихим скрипом отворилась дверь, и на пороге столовой возник... Борис.

Он молча посмотрел на брата, постоял немного и так же тихо закрыл дверь.

Феликс даже ничего сообразить не успел, сердце у него забилось учащённо, тревожно, подпрыгнуло вверх, застряло где-то в глотке, дало знать болью. Придя в себя, он кинулся в коридор — никого. Начал заглядывать подряд во все комнаты — тоже никого. Но ведь он точно видел Бориса — Борис был в доме!

Уж не эту ли боль, не этот ли злосчастный рубикон, который никак не удаётся перейти, имел в виду Распутин?

Наверное, этот.

Как бы там ни было, участь Бориса обошла Феликса Юсупова — возможно, Распутин помог, Феликс Феликсович умер почтенным старцем. До глубокой старости дожила и Ирина Юсупова. И если бы не бедность, всё было бы у них хорошо. Но так, чтобы всё было хорошо, не бывает.

Вот, пожалуй, и всё о героях этого длинного повествования.

ОТ АВТОРА

Примерно около года я просидел в распутинском архиве, приходя каждый день, как на работу, в тёмное, с узкими окнами, насквозь пропахшее старой бумагой и духом времени здание, расположенное в центре Большой Пироговской улицы. Мне довелось перебрать своими руками много документов, я видел корявые распутинские записки «люби миня бес корыстно» и традиционные — «милай дарагой...», познакомился с бумагами различных министерств, с личными делами членов царского правительства, с письмами и доносами, с объяснениями дворников и генералов, простых солдат и депутатов Государственной думы целых четырёх созывов... Помогала мне в этой трудной работе милейшая Зинаида Ивановна Перегудова, заведующая отделом хранения документов по истории Российской империи Государственного архива Российской Федерации, которой я хочу высказать самые тёплые слова благодарности.

История российская — штука крайне запутанная, со множеством белых пятен, разноречивая. И вообще, история — единственная, пожалуй, наука, которую всё время перекраивают кому-нибудь в угоду, из неё постоянно вырывают старые страницы и вклеивают новые. Было это раньше, есть это и сейчас.

Работа над романом шла несколько лет. Пришлось перевернуть гору документов. Очень часто в бумагах не совпадали даты, факты, свидетельства очевидцев, иногда получалось так, что Распутин в один и тот же день находился в Питере, в Киеве и в селе Покровском... Но он-то никак не мог находиться сразу в трёх местах! Это невозможно даже ныне, при современной технике передвижения.

Полно ошибок: например, секретарь Распутина Симанович пишет, что железнодорожная катастрофа, в которую попала Вырубова, произошла в 1913 году, в других источниках даётся другая дата, но катастрофа-то произошла зимой 1915 года, второго января. За время с 1913 по 1915 год столько воды утекло, столько произошло разных событий! И главное — началась война. Первая мировая война.

Таких несостыковок сколько угодно. Точно так же много провалов, белых пятен, которые обязательно надо было домыслить, прописывать, подтверждать побочными фактами, выловленными в газетах той поры и в документах.

Раньше мне казалось, что роль Распутина в падении царского трона, во-первых, здорово преувеличена — он ведь был совершенно никем, некой похмельной отрыжкой в Царском Селе, не больше, а во-вторых, на него возвели много напраслины, и я именно с таким ощущением начал писать это исследование (роман, повествование — можно назвать как угодно, потому что чёткого, отмеренного литературными канонами-рамками жанра здесь нет), собирался рассказать о добрых делах «старца», каковые, несомненно, тоже имелись, но когда погрузился в материал, увидел, сколько грязи было в России той поры, как грязен был сам Распутин, как здорово попахивало гнилью с царского подворья, то закончил рукопись, относясь к Распутину совсем по-иному: со знаком минус.

Хотя с точки зрения беспристрастной истории я, может быть, и не имел на это права.

А с точки зрения литературы?