Царский суд

– Вот все одно, махают и слова не проронят.

Иоанн встал и крикнул:

– Отвечайте! Упорство – смерть! В последний раз говорю…

Дьяки, усердствуя будто, каждой на ухо вслух повторили вопрос и слова государевы, словно они не слыхали их.

Маханье руками и качанье головой повторились, сопровождаемые диким, животным воем вместо слов.

Мурашки нервной дрожи пробежали при этом по коже у приказных и у большинства бояр, поднимая дыбом волосы. Грозный побледнел еще более. Царевич задрожал.

Среди мертвой тишины раздался сиплый голос Малюты:

– Отвечайте или приготовьтесь к смерти!

Еще более страшный вой и маханье. Государь махнул рукою – и смысл этого мановения Малюта понял, видно, по-своему. Указал вперед – и эту толпу несчастных увели, заменив десятью священниками да монахами.

Для допроса их выступил другой дьяк и тоже начал с переклички.

Приведенные речисто, словом «яз» при произнесении своего имени, подтвердили, что они те самые.

Начался допрос.

– Видели вы баб-ведуньев, здесь стоявших?

– Видели.

– Знаете их?

Один отозвался, что Матрену и Феклу выдавали за знахарок. Прочие ответили отрицательно.

– Коли в твоем приходе ведуньи были, чего для их за приставы не отдавал?

– Отдавать за приставы – дело владыки да градского начальства.

– Как же прельщали ведуньи эти народ и как вы, попы, чад духовных не отвращали им верить?

– Ведал я, – отвечает один, – что ворожит баба; по духовенству наказывал душевредные лести сатанинские бежати, а подговаривать николи… Избави меня Господь!

– А поп Лука показывает прямо, что подговор был.

– Мало ль что попу Луке мерещиться может… Разоврется – на себя клепал иногда-сь, что, коли ему похочется, может он мехоношу во двор к себе приучить летать, всякое добро ему носить. Батюшка отец Исакий да дьякон Варлам Колмовской на то есть послухи.

Поп Лука забормотал что-то, так что никто не понял, и пустился в бег. В расчетах Малюты и Фуникова не было допрашивать Скорохвата – тогда бы, чего доброго, открылось обвинение не против оговоренных, а против оговаривавшего, потому бега его как бы не заметили.

Иоанн остался недоволен расспросами о ведуньях, и сам, оставаясь по-прежнему не в духе, если не говорить в раздражении, молвил:

– Духовные отцы, хоща и не подучали ворожиться, да мало, знать, наказывали прелести бесовския отметаться, коли в приходе бабы-ведуньи жили и людей прельщали? И за такое воровство на попов довлеет положити пеню большую – до двадцати рублев… А коли не платят – на правеж!

Голос его задрожал, а лицо сделалось еще мертвеннее, и глаза еще быстрее заходили, меча искры в ярости, переходившей все пределы. Малюта весело взглянул на ватажника, очутившегося подле него и связанных. Грабитель шепотом скороговоркою проговорил:

– Все попы в попущенье винны – всем окуп и правеж, значит?

Бельский кивком головы подтвердил это чудовищное решение. Дьяки, слыша, переглянулись.

У Грозного сильнейшее проявление ярости в эту пору часто влекло за собою ослабление – как бывает после сильного нервного припадка у людей, уже значительно истративших жизненные силы. Приближенные знали, что ослабление это иногда сопровождалось и обмороками. Ожидая того же самого и теперь, Борис Годунов шепнул что-то царевичу – и тот, встав и взяв отца за руку, тихо молвил:

– Государь-родитель, не изволишь ли мало-маля освежиться?.. Пройтитися…

Борис, Истома-постельничий и еще один боярин опричный тоже взяли под руки государя. Он не прекословил, почувствовав дурно.

Испив немного и пошатываясь, направился к саням своим Грозный.

XIII Развязка трагедии

Отъезд державного развязал руки бессовестным мучителям и доносчикам.