Царский духовник

- Да и половины не наловить бы… Где ж одному-то! Вдвоем-то гораздо спорее.

- Так чего же ты гневаешься? Али тебя корысть неуемная одолела? Тебе бы за такой улов обильный Бога благодарить, а ты свару затеваешь, на ближнего своего злобишься, грех на душу берешь.

Призадумался Микита сердитый, в затылке зачесал, тяжелым умом мужицким раскидывать стал. Опустив глаза на землю, переминался он с ноги на ногу и вымолвил наконец:

- Так-то оно так; правду ты молвил, батя. А все же пеньки-то моей боле было…

- Да за пеньку-то свою ты и рыбы, почитай, вдвое получил. На что ж тебе гневаться?

Опять помялся на месте Микита, а потом улыбнулся широко во все лицо свое красное, бородатое.

- Ин пусть будет по-твоему: половина мне, а половина - Фоме-соседу.

- И спориться с ним боле не будешь? - спросил старик.

- Нет, батя, не буду. Назавтра снова вдвоем рыбачить пойдем.

Благословил священник мужика и отпустил его с миром.

Жаркий денек стоял над селом; синела гладь реки Волхова; на другом берегу зеленой хвоей переливался под лучами солнечными бор дремучий, бесконечный, словно море-окиян. Глядел старый священник на красу мира Божиего, раздумывал о мужичках, о своих детях духовных. Думы благостные мирно и тихо, словно на небе облачка волокнистые, проплывали в голове старца доброго и разумного.

“Вот и послал мне Господь сегодня утешение: оберег я люд христианский от грозы воеводской, смягчил в душе человеческой злобу строптивую к ближнему своему.

Невелики дела мои, а все же благодарение Создателю, что сподобил Он меня людям-братьям на пользу и этот день прожить”.

Встал старый священник с завалинки и пошел было к избушке своей; да вдруг у околицы сельской послышался звонкий крик ребячий, пыль на дороге поднялась, частый топот коней борзых раздался. Закрыл старец лицо рукою от солнца слепящего и стал глядеть, что за гость нежданный катит в село их пустынное, дальнее.

Повыскакивали мужики, столпились кругом околицы, направился к ним и старик.

В облаках пыли дорожной замаячили трое всадников, и скоро влетели во весь дух в село путники.

Передовой был по виду ратный человек, из сыновей боярских. По открытому широкому челу, по соколиным очам его, по улыбке доброй на устах румяных видать было, что не обделил его Господь ни умом, ни сердцем добрым. Скакали за ним двое холопьев, конюхов. Осадил приезжий молодец коня и весело молвил мужичкам:

- Здравы будьте, люди православные. У кого бы нам здесь пристать? Путь еще нам дальний, надо бы переждать жару дневную.

Выступил вперед старый священник и, приветливо глядя на молодого ратника, молвил ему:

- Добро пожаловать ко мне в избу. Вон она там, рядом с церковью; найдется чем угостить дорожных людей…

ГОСТЬ МОСКОВСКИЙ

В уютной горенке сидел у старого священника молодец заезжий. На простом столе белом, липовом, гладко обтесанном, стояли деревянные чашки с деревенской брагой и с медом душистым; лежал около и свежепочатый каравай хлеба ржаного. Утомясь с дороги дальней, отдал молодец честь угощению незатейливому, ел и пил он вволюшку; а старец разумный вел с гостем заезжим беседушку: по сердцу ему было поговорить с человеком бывалым, расспросить, что на святой Руси делается да творится. Поведал ему гость случайный, что с самой он Москвы златоглавой в новгородскую сторонку заехал, что родом он из детей боярских, что звать его Данилой Адашевым.

- За каким же делом выехал ты в путь такой дальний? - спросил гостя старый священник.

- А еду я с грамотою от князя Юрия Васильича Глинского к воеводе новгородскому, - отвечал Адашев, и тяжелый вздох колыхнул его грудь молодецкую.

Приметил тот вздох старый священник и спросил он гостя голосом любовным, глядя в очи его прямые и смелые:

- Чего же ты вздыхаешь, чего кручинишься? Иль наскучила тебе дорога дальняя, иль на Москву домой тебе хочется?

Поглядел и Данила Адашев на священника; сразу почуял молодец, что нечего ему перед старцем добрым таиться, что можно ему всю душу открыть, не опасаясь.

- Нет, отче, не тянет меня опять в Москву! Все я тебе поведаю: больно уж ты мне по душе пришелся… Мало теперь на Москве хорошего: плачется народ православный, тяжко ему живется! С весельем пустился я в дорогу дальнюю из Москвы-матушки, что стенает теперь, как вдовица печальная. Далеко ты живешь от города стольного, отец святой, и не ведаешь ты ничего.

- Дивишь ты меня, молодец! - отвечал ему старец. - А я-то мыслил, что под царем молодым весела и счастлива Москва златоглавая. Дошла до нас весть о браке царском: из доброго боярского рода взял он супругу себе… Вышел он уже из лет малых, не нужно ему теперь советников да пестунов непрошеных; сам он своими очами царскими разглядеть сумеет, где добро, где худо…

Еще глубже вздохнул Данила Адашев.

- Эх, кабы так было, отче! Мне-то все дела московские ведомы: есть у меня брат старший, в хоромах государевых службу несет… Частенько приходит он домой невеселый и скорбный, и много я от него худого слышу про то, как обошли государя юного советники недобрые…