Царская сабля

Басарга сбежал во время Великого поста, ближе к концу декабря, когда установившиеся морозы и пробитые через болота и озера зимники позволили монастырю отправить в Углич первый в этом году рыбный обоз. Сбежал боярский сын самым натуральным образом – никого о своем решении не предупредив, собравшись наскоро, буквально за пару часов, и распрощавшись с епископом Даниилом прямо в воротах.

Монах стерпел нежданное известие стойко, даже просил передать поклон князю Михайле, хотя лицом нахмурился и благословением на долгую дорогу не одарил. Он явно не ожидал от спокойного и трудолюбивого гостя такой внезапной прыти.

Никакого недовольства своей жизнью в Кирилло-Белозерском монастыре Басарга ни разу не выказал. Больше того – легко и быстро влился в жизнь братии, став одним из ее важных участников.

После его приезда, дав гостю после долгого пути два дня отдыха, в келью боярского сына зашел настоятель отец Игнатий и ласково попросил помочь обители в делах насущных, в коих навыки воина и требовательность воеводы зело к месту придется. То бишь – получить оброк с тоней на Шексне и проверить исполнительность крестьян монастырских в их обязанностях.

Басарга согласился – не чахнуть же сутки напролет в келье под распятием и образом Троеручницы? Чай, не отшельник он, не затворник. Трудиться привык, а не в молитвах время проводить.

С той мыслью Леонтьев и отправился вместе с обозом и несколькими пожилыми братьями собирать подати, следить за исправностью ставней и причалов и за тем, вытянуты ли рыбацкие лодки на берег, отремонтированы ли, просмолены?

При богато одетом, да еще и вооруженном воине крестьяне вели себя куда как смирнее, укорам не перечили, послушно меняли рыбу на другую, коли приготовленные для монастыря бочки братьям чем-то не нравились.

Назначенная работа боярину была не в тягость, ездить с отцом за недоимками он привык сызмальства. Однако очень скоро Басарга осознал, что его приручают, пристраивают. Монахи старательно объясняли ему в каждой деревне, на кого из крестьян какое тягло наложено и почему, какие тони уловистые, а каковые себя еле содержат. В каких местах какая рыба чаще в снасти идет, где она нагуливается крупнее, а где вкуснее. Начетник монастырский пояснял, какие деревни на монастырь отписаны, а каковые за долю от улова трудятся, кому лес отведен, а кому нет; ключник учил, как правильно оброк считать следует, какие подати в какие книги и листы записывать, как учитывать, сколько серебра, где и когда за улов выручить можно, какую рыбу лучше морозить, какую сушить, коптить, а какую живой в садках до нужного дня следует сохранять.

И зачем все это знать случайному гостю?

Епископ Даниил, ни о чем не говоря вслух, явно готовил Басаргу на место монастырского начетника, смотрителя за рыбными промыслами. Приучал потихоньку к первому званию в церковной иерархии, давал возможность обжиться, привыкнуть, ощутить себя своим, на своем месте. Так, глядишь, уходить из спокойного безопасного мирка к суете и опасностям ратных дел послушнику и не захочется.

Басарга не стал ни с кем делиться подозрениями. Боярский сын просто собрался и ушел, благо отлично знал о рыбном обозе, который готовил игумен к рождественскому торгу. Он ведь не холоп, не крепостной, не инок и даже не послушник. Человек вольный – как хочет, так и поступает, в чужих дозволениях не нуждается. Нет над ним власти ни у кого, кроме Бога и князя Воротынского, которому Леонтьев при исполчении клятву верности принес.

Дальше все организовалось просто, без затей. За неделю обоз дополз до шумного Углича, там на подаренное князем серебро боярский сын купил крепкого скакуна со всей упряжью и, летя легко и стремительно, ровно птица, к концу Святок оказался в Москве.

Столица юного боярина и напугала, и восхитила. Богатые слободы, раскинувшиеся на несколько верст от самых городских стен, высокие красивые храмы: шатровые и острокупольные, деревянные и каменные, кирпичные и известняковые. После богатого Углича и поверженной Казани Басарга мыслил, его уже ничем не удивить, но Москва оказалась куда больше и многолюднее их обоих, вместе взятых. Широченные, в два десятка шагов, улицы, высокие прочные тыны вместо заборов, дома не ниже, чем в три жилья, – три ряда забранных слюдой окон один над другим, и расписные кровли из резной дранки…

У гостя из далекого Воротынска уже болела шея, так извертелся он головой, – ан это были еще пригороды, сам город начинался за рвом, обнесенный высокой, сверкающей толстой ледяной коркой стеной из набитых камнями кит. Улицы внутри крепости оказались куда уже слободских – зато мощенные рубленными на шесть граней дубовыми колодами, прочными, как железо, и не знающими износа. Дворов здесь и вовсе, казалось, не было, дома стояли вдоль улиц стена к стене, лишь изредка расступаясь, чтобы дать место поперечному проезду или широкой площади, в центре которой неизменно возвышалась большая или малая церквушка.