— Видел сегодня Гришку, — сказал дед. — Видел. Прилетел он. Крыло у него поврежденное, двух перьев на хвосте нет. Дал я ему политическое убежище.
— Василий? — спросила Глафира.
Дед удивился. Сильно удивился, вцепился себе в бороденку, дернул ее книзу, глаза остекленели.
— Василий? Чего Василий? — спросил он.
— Ну не хочешь как хочешь, — сказала Глафира. — Только учти, старый, вот эти ребята в лесу были, мельницу нашли. Василия там видели. И Гришу.
— Мельницу? В Волчьем логу? — спросил дед.
— Не, — сказал Коля, — дальше, у Максимовой протоки.
— Ага, — согласился дед, — дальше.
— А Гришка к тебе когда прилетел?
— Да полчаса не будет, как прилетел.
— А что сказал?
— А что он скажет, птица глупая.
Элла с Андрюшей слушали этот разговор, и смысл его был близок, почти раскрыт, но догадаться самим невозможно.
— Значит, ты ничего не знаешь? — спросила Глафира.
— Знать не знаю, это точ-на. Но обязательно догадаюсь, ты меня, Глаша, знаешь.
— Садись тогда, поешь с нами.
— Мне ни к чему, благодарствую. Я ужинал.
— А ты поешь. Не отказывайся. И люди с тобой поговорят. Ты ведь им тоже не без пользы… Странно мне. Вроде бы людей знаю и места, всю жизнь здесь прожила, а вот теперь чего-то не понимаю. Словно злой дух какой вмешался. Ну просто не понимаю!
— Я так тоже думаю, — сказал дед. Достал щеточку, принялся чесать бородку. — Тоже думаю, что есть какой-то злой дух, только не пойму еще, как его фамилия.
— Значит, не веришь?
— В кого не верю?
— В секунд-майора.
— Нет, — сказал дед скорбно, — верю. Не хотел бы, да верю. Сам видел. В лесу. Сегодня. Ходит, шастает. А чего ему надо, спрашивается?
— Вот поедим, — сказала Глафира, — и принимайся, дед Артем, за рассказ.
— О чем рассказывать-то?
— Не притворяйся, чемодан-то чего притащил? Кто не знает, что ты в нем свои бумаги хранишь.
— Берегу, — согласился дед, — от дурных людей.
16
Дед достал длинный костяной мундштук, потом из другого кармана расшитый бисером кисет с табаком, закурил самокрутку, вставил ее в мундштук.
Элла с Колей убрали со стола. Дед поставил на стол чемоданчик, развязал веревки — и тот сразу распахнулся, из него ворохом полетели листы бумаги.
— Деревня наша, — сказал дед, раскладывая бумаги по столу, — имеет историю долгую и необыкновенную. А известна она узкому кругу людей, потому что другие не интересовались. Ты посмотри на своих гостей, Глафира. Они по специальности все волчьи углы облазили, а вот до нас только к концу двадцатого века добрались. Вот ты, рыжая, — это относилось к Элле, и та не обиделась, — скажи, почему Ручьи Полуехтовы?
— Помещик был Полуехтов, — сказала Элла. — Нам Эдуард Олегович рассказывал.
— Эдуарда Олеговича меньше слушай. Он человек пришлый, гордый, а без любопытства. Как приехал, так и уедет.
— Эдуард Олегович много делает для самодеятельности, — сказала Глафира.
— Когда по делу говоришь, Глафира, я к тебе всегда прислушиваюсь. Но когда о самодеятельности или, допустим, об американском джазе, то лучше помолчи. Ясно?
Глафира улыбнулась. За окном стало совсем темно, луна повисла над занавеской.
Дед Артем хитро прищурился, отложил лорнет, выставил бороденку, потом закачался медленно и ритмично, руки его поднялись над коленями, словно на коленях лежали гусли и дед собирался себе аккомпанировать.
— В некотором царстве, — начал он нараспев, — в некотором государстве…
— Послушай, Артемий, — перебила его Глафира, — а нельзя ли попроще?
— Попроще нельзя, — сказал Артемий. — Ты забыла, кого принимаем? Принимаем мы специалистов по фольклору — для них то, что начинается с трезвых дат и фактических сведений, в уши не пролезает. Продолжаю. Значит, в некотором царстве, в некотором государстве жили-поживали добрые крестьяне, землю пахали, горя не знали, подати платили, лен молотили…
Андрюша включил магнитофон, и дед наклонился к нему поближе, чтобы магнитофон чего не пропустил, а сам поглядывал на зеленый дрожащий огонек индикатора, следил за качеством записи.
— Тебе ли фольклор придумывать? — усомнилась Глафира.
— Кто-то должен это делать, — сказал дед. — Не оставлять же на откуп неграмотным бабкам. А ты чего «Телефункен» не купишь?
— Чего? — не понял Андрюша.
— Качество невысокое, — сказал дед.
— Не отвлекайся, — сказала Глафира. — Думаешь, если новая аудитория, на тебя управы нету? Вот велю Кольке рассказывать…
— Нет, Кольке нельзя, — не согласился дед, — он романтик. Он обязательно приврет. Про крепость и индейцев.
— Тогда я сама расскажу.
— Давай, чего мне, я разве возражаю? Ты бригадир, ты здесь исполнительная власть. Давай рассказывай.
— Дело в том, — сказала Глафира, — что дед наш краевед. Он три отпуска в Ленинграде провел в архивах, в музеях. Все наши легенды и сказки научно объяснил, но, разумеется, личная скромность его подводит, да и недостаток образования… — Глафира говорила, ухмыляясь, поглядывала на деда, тот вертелся на стуле: и приятно было слушать, и самому поговорить хотелось.
— Ладно, — сказал дед, — я сам продолжу.