– Маарет, прости меня, – прошептала она.
Но о том, чтобы не поехать туда, даже и помыслить невозможно. И если кто-то в мире способен ее понять, так только Маарет.
Руководители Таламаски, где она проработала двенадцать долгих лет, никогда не простят ей неподчинение их приказам. Но Маарет известно, почему она так поступает. Причиной тому сама Маарет. Маарет обязательно простит ее.
У нее кружилась голова. Кошмар по-прежнему не отпускал ее. Обстановка комнаты скрывалась в полумраке, но неожиданно сумерки сменились таким ярким светом, что его отражали даже поросшие лесом холмы. Розы тоже слегка светились, как белая кожа близнецов в снах.
Белые розы… Она попыталась вспомнить, что именно слышала о белых розах. Белые розы посылают на похороны. Но нет, Маарет, конечно, имела в виду совсем не это.
Джесс взяла обеими руками один из бутонов, и лепестки мгновенно раскрылись. Какая прелесть! Она прижала его к губам, и к ней вдруг вернулось слабое, но сияющее воспоминание о давно прошедшем лете: этот же дом, освещаемая свечами комната и Маарет, лежащая на ковре из лепестков роз; их было так много – белых, желтых, розовых, и она собирала их в ладони и прижимала к лицу и к шее.
Видела ли это Джесс на самом деле? Множество лепестков роз, запутавшихся в длинных рыжих волосах Маарет. Волосы – такие же, как у Джесс. И как у близнецов из сна – густые, вьющиеся, отливающие золотом.
Это лишь один из сотни фрагментов воспоминаний, которые ей впоследствии так и не удалось сложить воедино. Но какие из событий того восхитительного, безвозвратно ушедшего лета она помнит сейчас или не помнит, теперь уже не имеет значения. Ее ждет Вампир Лестат: даже если она не получит ответа, развязка все равно наступит, и нельзя утверждать с уверенностью, что ею не станет смерть.
Она встала и оделась. Потертая курка вместе с расстегнутой у горла мужской рубашкой и джинсами в последнее время словно превратились в ее вторую кожу. Она натянула потрепанные кожаные ботинки. Быстро прошлась по волосам расческой.
Теперь пора оставить пустой дом, в который она вторглась сегодня утром. Тяжело уходить. Но еще тяжелее было решиться прийти сюда.
Она дошла до конца просеки, когда еще только начало светать, и была потрясена, обнаружив, что за прошедшие пятнадцать лет здесь практически ничего не изменилось: беспорядочно выстроенное здание прилепилось к самому подножию горы, крыша и крыльцо с колоннами по-прежнему увиты голубоватыми лозами вьюнка пурпурного. Наверху, в наполовину скрытых поросшими травой склонами крошечных потайных оконцах отражался свет раннего утра.
Поднимаясь по ступенькам парадного входа с зажатым в руке старым ключом, она чувствовала себя шпионкой. Судя по всему, здесь уже много месяцев никто не появлялся. Везде только пыль и листья.
Однако в хрустальной вазе ее ждали розы, а к двери были приколоты записка и конверт с ключом.
Несмотря на усталость после ночи, проведенной за рулем машины, она много часов бродила по знакомым местам, словно исследуя их заново. Ей необходимо было пройтись по длинным полутемным галереям, по подавляющим своей величиной комнатам. Дом с его громадными балками, поддерживающими потолки из нестроганых досок, и тянущимися вверх от круглых каменных очагов заржавевшими, покрытыми сажей трубами более чем когда-либо походил на неотделанный дворец.
Даже мебель здесь была массивной – каменные столы, кресла и диваны из неполированного дерева с грудами мягких подушек, книжные полки и ниши в некрашеных кирпичных стенах.