Царица проклятых

– О, поверь мне, я тебя знаю, – продолжала Акаша, слегка смягчив тон. – Знаю, как ты столько лет прожила, не изменяясь. Тысячу раз я видела тебя чужими глазами, я знаю, что тебе мерещится, будто твоя сестра жива. Возможно, она действительно жива – в каком-нибудь невероятном виде. Я знаю, что твоя ненависть ко мне только усилилась и ты углубилась в воспоминания, в самое их начало, чтобы найти смысл в том, что происходит в настоящий момент. Но, как ты сама мне говорила во время наших бесед во дворце на берегу великого Нила, не ищите ни в чем смысла. Ничего подобного не существует! Бывают вещи видимые, бывают – невидимые, и на самых невинных из нас могут обрушиться ужасные бедствия. Разве не понятно, что это жизненно важно для того, что я собираюсь сделать?!

И опять Маарет не ответила. Она застыла, и лишь ее загадочные прекрасные глаза тускло блестели под влиянием того чувства, которое с полным основанием можно было бы назвать болью.

– Я создам смысл, – с оттенком злобы в голосе сказала Акаша. – Я создам будущее, я определю, что такое добро. И я не стану взывать к мифическим богам, богиням или духам, чтобы оправдать свои действия на основании абстрактной морали. Я не обращусь и к истории! Я не буду искать в грязи сердце и мозг моей матери!

Собравшиеся содрогнулись. На губах Сантино заиграла горькая усмешка. А Луи так посмотрел на немую фигуру Маарет, словно хотел ее защитить.

Мариус поспешил вмешаться, чтобы разговор не зашел слишком далеко.

– Акаша, – с мольбой сказал он, – даже если это реально, если смертное население не восстанет против тебя и мужчины не найдут способ уничтожить тебя задолго до того, как твой план будет осуществлен...

– Ты глуп, Мариус, или считаешь глупой меня. Ты думаешь, я не знаю, на что способен этот мир? Какая абсурдная смесь дикарства и технологических хитростей составляет разум современного человека?

– Моя царица, думаю, ты этого не знаешь! – воскликнул Мариус. – Я действительно так думаю. Я считаю, что ты не можешь составить для себя полную картину этого мира. Как и любой из нас, мир слишком разнообразен и велик, мы пытаемся объять его с помощью разума, но не можем. Тебе известен один из миров, но это не весь мир, это мир, который ты по каким-то своим причинам выбрала из десятка других.

Охваченная новой вспышкой гнева, она резко качнула головой.

– Не испытывай мое терпение, Мариус. Я пощадила тебя по одной простой причине: Лестат хотел сохранить тебе жизнь. К тому же ты силен и можешь быть мне полезен. Но не более того, Мариус. Не забывайся.

Они замолчали. Несомненно, он видел, что она лжет. Я сознавал это. Она любила его и испытывала в связи с этим унижение, поэтому постаралась задеть его побольнее. И это ей удалось.

– Даже если это выполнимо, – мягко продолжал настаивать он, – ты можешь сказать по совести, что люди вели себя до того плохо, что заслужили это наказание?

Я вздохнул с облегчением. Я знал, что у него хватит мужества, что, как бы она ему ни угрожала, он выскажет все, что пытался сказать я.

– Теперь ты не вызываешь у меня ничего, кроме отвращения, – ответила она.

– Акаша, я наблюдал за людьми две тысячи лет. Назови меня римлянином на арене, если пожелаешь, и расскажи о предшествующих эпохах. Когда я упал к твоим ногам, я умолял тебя дать мне знания. Но то, чему я стал свидетелем за этот недолгий промежуток времени, переполняет меня любовью ко всему смертному, я стал свидетелем революции в мыслях и философии, которую считал невозможной. Разве человеческая раса не движется к тому самому веку мира и процветания, который ты описываешь?

Ее лицо выражало полнейшее презрение.

– Мариус, – сказала она, – этот век войдет в анналы как одна из самых кровавых эпох в истории человеческой расы. О каких революциях ты говоришь, когда одна маленькая европейская нация истребила миллионы людей, выполняя прихоть безумца, когда целые города пали под бомбами, чтобы уже не подняться? Когда дети в пустынях Востока воюют с другими детьми во имя древнего деспотичного бога? Мариус, женщины всего мира омывают плоды чрева своего в сточных трубах. Оглушающие крики голодных не достигают ушей богачей, спрятавшихся в оснащенных по последнему слову техники цитаделях, болезни неистовствуют среди умирающих от голода на целых континентах, в то время как пациенты великолепных клиник тратят целые состояния на косметические операции и надежду на вечную жизнь, заключенную в пилюли и флаконы. – Она тихо засмеялась. – Разве когда-либо крики умирающих раздавались с такой силой в ушах тех из нас, кто способен их услышать? Разве когда-либо проливалось столько крови?

Я чувствовал, как рушатся надежды Мариуса. Я видел страсть, заставлявшую его сжимать кулаки и подыскивать подходящие слова, исходящие из глубины души.

– Ты кое-чего не видишь, – сказал он наконец. – Кое-чего не понимаешь.

– Нет, дорогой мой. У меня со зрением все в порядке. Как всегда. Это ты ничего не видишь... Как всегда