Царица без трона

Федор Никитич исподтишка наблюдал за князем Василием Ивановичем. Прошло то время, когда Романов терзался сомнениями: уж не заявить ли о том, что для них с Бельским очевидно? Не обелить ли царевича? А если сыграть вместе с Шуйским, то не выйти ли самому в вожди?

Порою та давняя, боярская, подавленная гордыня вновь начинала бурлить в нем, презрение к неугомонному предателю Шуйскому вскипало и било ключом. Но Романов снова и снова сдерживал себя, убеждая: его час придет! Придет! Ибо сейчас восстание уже почти полностью подготовлено, а в его руках нет той силы и средства, чтобы удержать в руках верную Шуйскому толпу. Значит, надо ждать.

Романов окинул взглядом собравшихся. Бояре и думные люди, те, что и раньше были с ними в злоумышлении, вроде Татищева и Скопина-Шуйского, а кроме них – несколько сотников и пятидесятников из войска, которое было стянуто к Москве, чтобы идти к Ельцу, а на самом деле Шуйский намеревался задержать его для взятия столицы. Были тут и гости, и торговые люди, которые первый раз слышали Шуйского. Сразу видно, что речь князя производит на них сильное впечатление.

– …Теперь, пока их еще немного, а нас много и они помещены одни от других далеко, пьянствуют и бесчинствуют беспечно, теперь можно собраться в одну ночь и выгубить их, так что они не спохватятся на свою защиту.

Вот и прозвучал призыв к убиению государя!

– Кто же исполнит сие? – прошелестел Татищев, бледнея до синевы от испуга: вдруг Шуйский решит возложить эту страшную обязанность на него? Не в том дело, что убить страшно, но ведь после этого вряд ли живой уйдешь!

– Покажись нам, Тимофей, – велел в это время князь Шуйский, и из угла выбрался какой-то человек – ростом высокий, но худой, словно бы изможденный, с испитым лицом закоренелого постника. Его небольшие глаза казались двумя углями, воткнутыми под обтянутый кожей лоб. Безумие горело в них, и Романов подумал, что дорого бы дал, чтобы не взглянули однажды на него эти страшные глаза оголтелого приверженца Шуйского!

Тот пал на колени и принялся отвешивать земные поклоны, размашисто крестясь.

– Дайте принять мученический венец, православные! – хрипло, истово вскрикивал он. – Умереть за нашу православную веру дайте! Поруганья не допущу нашей веры отческой! Злой еретик со своей еретичкой по православному обряду венчался, заставил истинно верующих отдавать целованье женке-латинке!

Романов вспомнил, что этот безумец был казенный дьяк Тимофей Осипов, которого он уже встречал на сборищах у Шуйского. Осипов был известен своей истовостью и набожностью, хмельного в рот не брал. Да, что и говорить, Шуйский выбрал на роль убийцы Димитрия как раз того, кого надо было выбрать!

Романов исподтишка огляделся и увидел на лицах то, чего и ждал: оторопь и нерешительность. Безумный вид Осипова вселил в собравшихся не уверенность, а страх. Русские могут сколько угодно ругать царя, однако цареубийство есть поступок, адскими мучениями наказуемый…

Вот сейчас непременно прозвучит чей-то воодушевленный возглас, с тайной усмешкой подумал Романов. Наверняка у Шуйского все было продумано, он ожидал этого минутного замешательства и приготовился к тому, чтобы пресечь его, пока оно не разрослось и не стало опасным.

Так и вышло.

– Мы на все согласны! – с воодушевлением вскричал родственник князя Василия Ивановича, Михаил Скопин-Шуйский, государев мечник. – Мы присягаем вместе жить и умирать. Будем тебе, князь Василий Иванович, послушны: одномышленно спасем Москву от еретиков безбожных. Назначь нам день, скажи, что делать?

Романов прикусил губу. Все, слово сказано! Один Шуйский назначил другого Шуйского вождем! Теперь уж поздно противиться. Да и князь Василий Иванович словно бы воспарил над креслом своим – обратно его уже не скоро опустишь!

– Для спасения веры православной я готов принять над вами начальство, – веско сказал он. – Ступайте и соберите всех своих людей, домочадцев и холопов, чтобы были готовы. Нам все понадобятся. Ночью с пятницы на субботу пусть будут отмечены дома, где стоят поляки… Утром рано в субботу, как услышите набатный звон, пусть все бегут и кричат, что поляки хотят убить царя и думных людей, а Москву взять в свою волю; и так по всем улицам чтоб кричали. Народ услышит, бросится на поляков; а мы тем временем, как будто спасая царя, бросимся в Кремль и покончим его там. Если не удастся и мы пострадаем, то обретем себе венец мученический, непобедимый и будем жить жизнь вечную, а коли победим, то и сами спасемся, и вера христианская будет спасена в веках.

«И род Шуйских воссядет на престоле», – мысленно добавил Романов и неприметно покачал головой: а ведь еще неведомо, как все пойдет, неведомо. И мятеж может не получиться, и Шуйский может не дожить до его окончания. И вот тогда…