Царица без трона

Отняла, чтобы вернуть! Вернуть и сына, и почести всенародные, и привольную жизнь. Мягкую постель, сладкий кус… Распрямить согбенные плечи, заставить вновь заблестеть угасший было взор и смягчить в улыбке скорбные уста…

С каждым днем, с каждым часом пути приближалась Москва. Приближалась встреча с сыном… о Господи! Она и сама скоро поверит, что неведомый царь – истинно ее сын!

Миновали Троице-Сергиеву лавру, куда возили когда-то на богомолье молоденькую царицу Марью Нагую.

…А теперь навстречу ей идет целое шествие – монахи во главе с архимандритом…

«Государыня-матушка… – доносится со всех сторон. – Государыня-матушка!»

Переночевали в Троице. Кругом только и говорили, что о чудесном спасении царевича. Марфа слушала это как дивную сказку: Бог навел в тот день слепоту на ее очи, помутил разум, хоронили-то чужого ребенка, как две капли воды похожего на царевича, а царевича спасли, спрятали верные люди…

Так вот, значит, как оно было? Может, и правда – так?

Впереди замаячило село Тайницкое. Теперь до Москвы уже рукой подать. А что это народу столько на дороге? Ишь, как рясно унизаны обочины людьми! Почему все кричат, руками машут? Неужто и здесь встречают инокиню Марфу? А это что за всадники приближаются? Ах, как одеты, каменья-то как жар горят! Никогда не видела инокиня Марфа такого роскошного платья… но царица Марья видела. Так одевались только при царском дворе.

Неужели?..

– Господи, будь что будет, на все твоя святая воля, Господи, наставь, вразуми меня, бедную! В руки твои вверяюсь! – зашептала она исступленно, то забиваясь в угол кареты, то вновь приникая к окну.

– Буди здрав государь-батюшка, многая лета царю Димитрию Ивановичу! – зазвенели голоса.

Марфа задрожала так, что выронила из рук четки.

Он! Он здесь!

Карета остановилась. Князь Скопин-Шуйский распахнул дверцу, выдвинул подножку, склонился в поясном поклоне.

Не выдержав нетерпения, инокиня бросилась вон из кареты – и оказалась в объятиях невысокого юноши, чья одежда была так и залита драгоценными каменьями.

– Матушка! – вскричал он, задыхаясь. – Родненькая моя матушка!

Марфа смотрела на него, но ничего не видела от нахлынувших слез. Вцепилась в его руки, уткнулась в жесткое от множества драгоценностей ожерелье, не чувствуя, как камни царапают лицо. Дала волю слезам, которые копились все эти четырнадцать мучительных лет.

Вдыхала незнакомый запах, казавшийся ей родным…

– Она его признала! Мать признала сына! Он, это истинно он! Будь здрав, Богом хранимый государь! – неслись со всех сторон умильные крики.

Марфа кое-как разлепила склеенные слезами ресницы, разомкнула стиснутые рыданием губы:

– Митенька, ох, душа моя, радость… Ты, это ты, дитя ненаглядное! О Господи!..

И снова припала к его груди.

Март 1605 года, Путивль, ставка царевича Димитрия

А Варлаам все же оказался предателем…

Димитрий хмуро смотрел в туманную даль, простиравшуюся за крепостной стеной. Оттуда, с востока, со стороны Москвы, чуть не каждый день шли к нему охотники служить законному царевичу. Многолюдная разномастная армия (польские жолнеры [46], казаки, русские стрельцы), стоявшая здесь, привлекала торговцев – в некогда тихом Путивле заиграла-закипела обширная ярмарка. Теперь, поскольку здесь разместилась государева ставка, Путивль сделался подобием маленькой столицы. И все-таки это был военный лагерь: каждый день опасались прорыва Борисовых войск, нападения, измены. На стенах стояли заряженные пушки: и день и ночь пушкари по очереди стерегли орудия, держа наготове фитили. По околице день и ночь ездили вооруженные отряды для надзора. И все-таки слишком много случайного, неведомо какого люда прибредало в Путивль и оседало здесь на жительство либо напрашивалось на службу. Каждому ведь в душу не влезешь. Небось есть и среди тех, кто совсем рядом к царевичу, такие же, как те три монаха, которых Годунов послал отравить его и которых схватили две недели назад.

Да, видно, совсем плохо идут дела у Бориса, если он отыскал таких безмозглых дураков для столь важного дела! Новые Борисовы подсылы, вместо того чтобы прикинуться смиренцами, вкрасться к царевичу в доверие (а доверчив он был необычайно и весьма мало пекся о своей безопасности), а потом втихаря прикончить его, – вместо всего этого они начали мутить народ против Димитрия.

Привезли с собой грамоту от патриарха Иова, в которой повторялось то же, что сказал предатель Варлаам в своем «Извете»: он-де не настоящий царевич, а беглый монах-чернокнижник, колдовством обольщает людей и привлекает на свою сторону, бесовским обольщением заставляет поверить, будто он царевич Димитрий, а настоящий Димитрий давно лежит в земле в Угличе! Патриарх предавал проклятью расстригу и обманщика – ну и те монахи давай его на все четыре стороны проклинать! Их поймали, стали допрашивать. Один, уже старик, поглядел на Димитрия, побледнел вдруг и говорит:

– А ведь истинно ты царевич! У тебя крылья за плечами, как у государева орла!

И сознался: