Царица без трона

Федор поглядел на сестру. Как ни странно, она держалась спокойнее всех остальных Годуновых: как села в уголке на лавку, так и сидела там, поджав под себя ноги и не меняя неудобного положения, хотя ноги, должно быть, давно затекли. Спокойствие Ксении было спокойствием почти смертельного оцепенения, и Федор подумал, что лучше бы она рыдала, кричала, рвала на себе волосы. Тогда ему не так стыдно было бы своей немужской слабости, своего немужского страха.

«Что ж ты, батюшка, право?! – подумал с детской обидой, глотая слезы. – Коли взялся убивать того мальчишку в Угличе, так убивал бы до смерти, чтоб не только его, но и все слухи о нем в могилу зарыть! Что теперь с нами со всеми станется?!»

Что станется? Нетрудно угадать. «Vae victis», что означает: «Горе побежденным…», – эти слова, по свидетельству Тита Ливия, произнес вождь галлов Бренн после его победы над римлянами.

Ладно, если сразу убьют. А если мучить станут? Пытать, как государевых преступников? Совершенно так, как пытали по отцовскому приказу двух посланников от Димитрия? О, кабы именно в сей миг осуществилась задумка отца! Кабы в сей миг грянуло взрывом в Кремле! Может быть, их мучители все сгинули бы? И Самозванец, убедившись, что отеческий дом предков не принимает его, отступился бы от своих планов, воротил бы власть царю Федору?..

Нет, это все мечты пустые. Скорее всего ворвется сюда пьяная орава, набросится, дыша сивушным духом…

Он забился всем телом, когда отворилась дверь.

Но не толпа вломилась – вошли только трое.

Голицын, узнал Федор. Это князь Василий Голицын!

– Сударь мой, Василий Васильевич! – воскликнул царь – и осекся, вспомнив, что перед ним – ближайший пособник Самозванца.

Двое появившихся с ним тоже выглядели отвратительно. Один какой-то татарин косоглазый, другой угрюмый, зыркает исподлобья. Федор смутно припомнил, что этот последний – Мосальский-Рубец, смоленский воевода. Тоже князь, как Голицын, тоже Василий – и тоже предатель!

Федор резко отвернулся к окну, чтобы не видеть изменников. Тошно глядеть на таких, недостойны они государева взора!

Вдруг раздался крик. Федор оглянулся. Голицын и Мосальский-Рубец подступили к Ксении, схватили ее за руки, стаскивали с лавки. Она переводила с одного на другого испуганный взгляд и как-то вяло пыталась вырваться, беззвучно шевеля губами и с трудом удерживаясь на затекших, подгибающихся ногах.

– Оставьте, ироды! Куда вы ее?! – сорвалась с места Марья Григорьевна, но на ее пути встал смуглый, с татарским лицом. Вроде бы легонько повел рукой, а дородная, кряжистая Годунова отлетела к стене. Упала и едва поднялась.

– Лихо, Андрюха! – усмехнулся Голицын. – Вижу, и без нас справишься?

– А то! – кивнул Андрюха. – Долго ли умеючи. Вы, глядите, с девкою не оплошайте, не то государь спросит с вас.

– А ты не пугай, и без тебя пуганые, – огрызнулся Мосальский-Рубец. – Мне государь приказ отдавал, мне перед ним и ответ держать!

«Какой это я приказ ему отдавал? – растерянно подумал Федор. – Когда?! В уме ли он?»

И вдруг до него дошло, что, говоря о государе, они имеют в виду не его, законного русского царя Федора Борисовича Годунова, а другого человека. Самозванца, Гришку-расстригу, Лжедимитрия! По его приказу они заперли царскую семью в горнице старого дома, по его приказу тащат куда-то Ксению… Куда? На позор? На смерть?!

– Пустите меня! – истошно закричала вдруг Ксения. – Мы вместе… не разлучайте!

Она дернулась с такой силой, что вырвалась из мужских рук, и кинулась к матери. Забилась за ее спину, глядела на князей умоляюще:

– Не разлучайте, ради Христа! Дайте с матерью и братом смерть принять!

«Как это – смерть? Почему смерть? – Федор покачал головой. – Быть того не может… не может… может… может…»

Это слово гулко отдавалось в висках вместе с биением крови.

Может? Что – может? Может статься, сейчас им всем предстоит умереть? Но как же так? Почему? Вот так сразу?

А что, если купить жизнь ценой признания? Если рассказать им про подземелье кремлевское?

Словно почуяв мысли сына, мать повернула к нему голову, глянула грозно, словно налагала запрет на уста: молчи, мол! Во что бы то ни стало – молчи! Не покупай жизни ценой предательства отцова!

Она права, его властная, по-мужски сильная мать. И самое главное – что ни за какую цену уже не купить жизни. Откроешь им роковую тайну, но ведь потом все равно погибнешь. Еще и похохатывать небось станут над ослабевшим царем…

– Господи… – выдохнул Федор. – Господи!

– Молись, молись, раб Божий, – пробормотал, подступая к нему, Андрюха, широко разводя руки и пригибаясь, словно намеревался ловить какую-то диковинную птицу. – Сейчас твоя молитва окажется на небесах… вот сей же час!

Федор оперся задрожавшими руками о подоконник, глядя на прищуренные черные глаза, неумолимо приближавшиеся к нему.

– Не посмеешь… – пошевелил Федор непослушными, онемевшими губами.

– А вот посмею! – задорно откликнулся Андрюха, принимаясь засучивать рукава.

– Нет! За что?! – завопила истошным голосом Марья Григорьевна. – За что, скажите?!