Царица без трона

Какой-то рыжеватый хлопец так старался, что едва не облил гостя вином, после чего поспешно исчез и более в зале не появлялся – опасаясь, очевидно, заушин, коими его наградил бы за неуклюжесть рассерженный подстолий. Однако Димитрий вряд ли это заметил: он во все глаза смотрел на стол, где теперь возлежал огромный двуглавый орел, а на другом блюде возвышался московский сахарный кремль с позолоченными куполами церквей. Это было изваяно нарочно в честь царевича – так требовал обычай: представить среди сладостей некое изображение, имеющее отношение к почетному гостю. Димитрий смотрел на эти красоты с детским восторгом, ибо никогда в жизни не видел ничего подобного, а уж когда он узрел свое собственное подобие на троне и в Мономаховой шапке, то все могли заметить, что он с трудом удержался от слез.

Однако вскоре на его лице отобразилось другое чувство. Это было неприкрытое беспокойство. Иногда он охлопывал свои зарукавья или пазуху, стараясь делать сие незаметно, как-то раз даже снял магерку (надо ли уточнять, что Димитрий был одет не в московский, а в щеголеватый польский наряд, приводивший его, по-видимому, в восхищение) и заглянул внутрь.

Между тем гости, как ни были они увлечены цукрами и хмельным, забористым вином, кое подавалось к сладостям, заметили внезапную озабоченность царевича и тоже обеспокоились.

– Видимо, пан Димитрий заскучал, – начались разговоры. – Он слишком мало пьет и скромно ест. Мы все пьяны, а он почти трезв. А ведь это не дело! Гости должны быть пьяны вровень, чтобы никто не чувствовал себя дураком. Гей, пан воевода! Пан Мнишек! Не пора ли предложить москалю отведать corda fidelium?

– Corda fidelium! – громче всех завопил Вольдемар Корецкий, к тому времени воротившийся за стол и даже ухитрившийся перебраться поближе к хозяйским почетным местам. – Подать ему corda fidelium! Пусть докажет, так ли крепка его голова и тверда рука, как он хочет это изобразить!

– Пусть докажет! – взвизгнул было и пан Тадек, однако пан Казик дернул его за рукав, и загоновый шляхтич благоразумно умолк, когда увидел, что чело пана Мнишка явственно затуманилось.

На подстрекателя Корецкого сендомирский воевода взглянул с нескрываемой ненавистью. Однако теперь и другие гости, особенно те, кто чувствовал себя обиженным явным предпочтением, которое на сем пиру отдавалось приблудному москалю перед природными шляхтичами, подхватили клич Корецкого и принялись бить кубками в стол, выкрикивая в лад:

– Corda fidelium! Corda fidelium! Подать ему corda fidelium!

Кричали даже те, кого нельзя было заподозрить в недобрых чувствах к царевичу, даже князья Вишневецкие не остались в стороне от общего хора. Хмель шибко ударил им в головы и затуманил рассудок, высвободив ту тщательно скрываемую, но исконную неприязнь ляхов к москалям, которая взращивалась, взлелеивалась веками взаимной вражды и непременно составляет основу польского гонора.

Впрочем, и русского гонора тоже…

Теперь, после того, как corda fidelium начали требовать и его зять, и князь Адам, воеводе уж решительно некуда было деваться. Улыбаясь с принужденным видом, но меча из-под нависших бровей грозные, мстительные взоры, пан Мнишек подал знак, и маршалок собственноручно внес в залу огромный, не менее чем в полгарнца [33] вместимостью, серебряный кубок, украшенный печатными изображениями и надписью на латинском языке: «Corda fidelium». Это был знаменитый «кубок счастья» – непременная принадлежность всех роскошных шляхетских пиров. Предложение осушить его было знаком особого расположения хозяина к гостю, но одновременно и серьезным испытанием, выдержать кое мог далеко не всякий. Случалось, что дальнейшее пиршество продолжалось уже без почетного питуха, ибо, опустошив corda fidelium, он тут же падал без памяти и бывал вынесен вон из залы. Добро, если человек приходил в себя к утру, а то ведь попадались такие несчастные, у которых голова была некрепка, и они сутками валялись в беспамятстве.

Пан Тадек и пан Казик тревожно переглянулись. Беспокойство пана Мнишка нетрудно было понять: по его мнению, в сем зале не нашлось ни одного человека (за исключением, конечно, его самого!), который выхлебал бы corda fidelium до дна – и не рухнул бы при этом под стол. Приходилось смириться с тем, что такая же участь постигнет и Димитрия.

И все это произойдет на глазах дочери, в ужасе подумал Мнишек! А ведь он, пан отец, и его духовник, иезуит патер Савицкий, только-только склонили эту гордячку быть поласковее с ошалевшим от ее красоты претендентом! Марианна терпеть не может упившихся панков… Беда, беда! И никак не предупредить Димитрия… И нельзя отступить перед просьбами гостей! Ох, Матка Боска, патер ностер, остается уповать лишь на чудо, кое может сотворить милосердный Господь.

А ведь может и не сотворить…