Царица

Что ни говори, есть все же особая прелесть в том, чтобы стать для девушки первым. Не всем мужчинам судьба дарит такой подарок, правда, и не все к этому стремятся, надо признать для справедливости. И невдомек мне, стану ли для Царицы первым мужчиной в плане традиционного или альтернативного секса? Но ясно и сейчас: я первый, кому она доверилась хотя бы в плане частичного обнажения; кому она позволяет ласкать себя, не опасаясь грубости и принуждения; которому она демонстрирует свою симпатию и ответную нежность, побывав в гостях вчера, навестив сегодня и собираясь завтра. Воистину, это бесценно!

Я целовал и сосал ее грудь, теребил языком соски и покусывал, игрался, как с мячиками, отвлекаясь лишь на поцелуи в мягкие, сладкие, податливые губы Царицы. Она то млела, задержав дыханье и закрыв глаза, то, набравшись смелости, сама притягивала мою голову к той или другой перси, подставляла соски ко рту, другой рукой гладя меня по голове. Присев и как-то извернувшись, она умудрилась снять лифчик, оставаясь по-прежнему в халате, еще какое-то время спустя и из рукавов высвободилась, и бывший панцирь стал широкой тряпочкой, намотанной ниже талии. Но несмотря на овладевающий ею кайф, как только моя рука пыталась пробраться ниже пояса, приподнять халат и проникнуть в трусики (было очевидно, что раз она под халатом была в лифчике, то и трусы наверняка на ней), тут же раздавался бдительный возглас:

- Шкаф, DD! Перестань, говорю. Желтый шкаф!

И что еще удивительно, временами она нажимала на тормоз, и когда все было в рамках того, к чему она уже успела привыкнуть. Допустим, сосу одну грудь, другую ласкаю рукой, а вторая рука гладит ее бедра и подбирается к межножью (поверх халатика уже было можно трогать). И вдруг, еле слышный шепот, сбивающий кайф и мне, и себе:

- Ну подожди, не торопись. Шкаф!

Да ёлки-палки! Дайте мне топор, разломаю к чертовой матери шкафы на дрова! Что я такого делаю, почему ты меня одергиваешь? Один раз, второй… не выдержал, прервался, попросил объяснить.

- Не обижайся, DD! Что-то такое накатывает на меня, сердце от восторга замирает, так сладко мне становится… но почему-то и страшно очень. Смеяться хочу и плакать. Нет, не тебя я боюсь. Уже нет. Себя боюсь. И тела своего. Боюсь, что еще чуть-чуть, и что-то случится непоправимое, и я больше не очнусь, не вернусь в себя. С ума сойду или умру на месте. И что ты с моим трупом будешь делать, скажи на милость? – ага, опять включилась насмешница-пересмешница, значит не все так страшно. – Тут бросишь? Или ночью в лес вывезешь, закопаешь тайком?

Зато больше не грозило «шкафом» не только осторожная имитация фрикций сбоку, но и когда я взгромоздился на нее сверху, и типа трахал на самом деле. Это ее уже веселило, а не смущало, она то пародировала порнуху: «о да, милый, давай сильней, я вся твоя», то подначивала, чувствуя себя в полнейшей безопасности благодаря двум слоям ткани с каждой стороны, отделяющих наши половые органы: «Ну-ка, ну-ка, кто там забыл о первом пункте договора? Кто хочет меня девственности лишить? Не пыхти зря, все равно не получится. А получится, придется тебе на мне жениться, дорогой!» - и показывала язык, в который я впивался поцелуем, ощущая восхитительную смесь веселья и вожделения к моей Царице.

Взбиралась и она на меня. Имитировала скачку амазонки, не забывая придерживать полы ставшей мини-юбкой халатика, чтоб вдруг не задрались слишком высоко. Наваливалась тесно-тесно, плотно-плотно, вжималась телом в тело, носом в нос, губами в губы, целовала безоглядно, не насыщаясь и не уставая. И выпрямляясь потом, смеялась весело и задорно. А я, очарованный этим звонким смехом, чувствовал себя счастливым до самой глубины души.

А до чего ж мне было приятно, когда Царица начала активничать сама, чего не было (или самый минимум) вчера. На моих глазах (и моими стараниями, прошу учитывать) в скромной девушке просыпалась темпераментная женщина – это же настоящее чудо! Не просто отвечала на поцелуй, а тянулась к моим губам сама. Не просто позволяла себя гладить, а направляла мою руку туда и так, как ей хотелось. И нежила сама мой мохнатый торс, посмеиваясь втихомолку над оволошенностью и награждая разными звериными прозвищами, ставя по ходу эксперименты - потяг с какой силой не пробуждает моей реакции, с какой вызывает блаженную улыбку, а от какой я морщусь. А когда она, зеркаля мои ласки, засосала мой сосок, а чуть погодя куснула второй, я чуть не кончил. И мелькнула мысль: ах вон оно как у мазохистов, Батькович, - больно, но все равно кайф!

Однако, как говорят в народе, «чуть не считается». Были жесткие границы, как понимаю, поставленные Царицей на этот день, перейти которые не было никакой возможности ни уговорами, ни комплиментами, ни интенсивностью ласк, ни мимолетным игнором ветхих «шкафов». Среди них и ого-го какие крепкие попадались, лбом не прошибешь.