Царевна Волхова

— Не только. Она с нами, она видит нас. И приходила ко мне… ещё там, в Москве.

— Как приходила? Сама… Богородица? Она являлась тебе?

— Вова, не говори об этом. Нельзя. И, считай, я тебе ничего не говорила.

Он кивнул, глядя на неё со смесью недоверия и восторга. Они опять постучались к бабе Шуре, договорились о том, чтобы Сеня у неё переночевал, мол, им нужно срочно в город отъехать, и поспешили в Быково. Покормили малыша, отвели его к бабе Шуре. И вернулись опять в Быково ждать наступления ночи.

И ночь пришла. Свежая, ветренная. Вовка, стоя перед крестом, вслух прочитал все молитвы, какие знал наизусть. Оказалось, знал он немало: отец научил. И Эля тихонько повторяла вслед за ним святые слова. Потом они взяли лопаты и двинулись в ночь, вглубь острова, замершего словно в испуге.

Березы над кладбищенскими оградами с шумом клонились к земле. То ли склонялись перед решимостью этих двоих, не побоявшихся прийти ночью на кладбище и затеять то, что затеяли… То ли остерегали их: уж больно глухая и темная выдалась ночь — в такую силы зла гуляют на воле… Но Эля с Вовкой старались ни о чем, кроме дела, не думать и по сторонам не глядеть, иначе ужас прокрадется в самое сердце, молнией полыхнет там и захочется только бежать, бежать…

— Слушай, а ты уверена, что это здесь? — шепотом спросил Вовка, когда они остановились возле безымянной могилы с крестом. — А вдруг мы чью-то могилу разроем? Мертвеца потревожим, а, Эль?

— Никого мы не потревожим, здесь это, чувствую я. Знаешь, после той аварии… в общем, знаю и все! Давай-ка лучше копай.

— Слышь, а, может быть, надо сначала прапрадеда твоего похоронить?

Вовка продолжал беспокоиться, но послушно приступил к делу, и лопата его легко, по самый черенок в землю вошла.

— Это без взрослых нельзя. И без священника… Да, что ты, Вовка, сам должен знать! — Эля начала рыть землю с другой стороны холмика. — Ты в таких вещах больше меня разбираешься, отец у тебя вон сколько знает! И в церкви прислуживает, и вообще… А ты только голову мне морочишь! Надо, чтоб на свободу вышла она, чудотворная, чтоб к людям вернулась. Ты думаешь, этот… оборотень, он не чует, что мы уже знаем про все?! Он же рвет и мечет, лишь бы мы её не освободили. Лишь бы волю прапрадедушки моего не выполнили… Он ведь тогда развеется, кончится его власть.

— А откуда ты знаешь?

— Ну, что заладил: откуда, откуда… Знаю я. Я ведь из этого рода. И мне завершить этот круг предназначено — теперь-то я поняла. Мне и маме.

— А какой круг? — не унимался Вовка.

— Ты лучше копай, — спокойно велела Эля.

Да, это была совсем другая девочка, её было не узнать: уверенная, решительная. Она больше не глядела на мир затравленным зверьком, знала откуда она и куда пришла, знала, что все муки их с матерью не напрасны…

Они вырыли довольно глубокую яму, когда из-за куста шиповника, росшего у соседней могилы, послышался глухой утробный рык… и в темноте загорелись глаза. Две красные точки, как угли, горевшие яростью. Оборотень снова явился из потустороннего мрака, чтобы не дать им исполнить волю того, которого погубил…

— Эля, что делать? — Вовка в ужасе уронил лопату, потом трясущимися руками поднял её, руки не слушались.

— Копай! Быстрее копай, нам немножко осталось!

И оба принялись за дело с удвоенной быстротой, Вовка дрожащим голосом начал читать молитву… зверь прыгнул и упал парню на плечи. Тот рухнул под тяжестью громадного оборотня… и челюсти его медленно вытягивались вперед, превращаясь в звериную пасть. Еще немного — и превращение завершится, и тогда волк разорвет!

Эля, задыхаясь, продолжала копать, лопата её наткнулась на что-то твердое… она упала на колени и вырвала из земли продолговатый плоский предмет, обернутый в потрескавшуюся клеенку, под нею была ещё какая-то плотная ткань, похожая на брезент. Она, торопясь, сорвала клеенку, стала развертывать ткань… под нею была икона. Эля поднялась по весь рост, распрямилась и подняла над собою на вытянутых руках икону, так высоко, как могла. И вдруг… Кладбище осветилось точно разрядом молнии, и этот свет не был похож ни на какой другой, прежде виденный. Точно солнце, растворенное в радуге, засияло в ночи над землей! По телу зверя прошла судорога, он оторвался от Вовки, распростертого на земле, и дикий вой, казалось, сотряс весь остров. Зверь вздыбился, поднялся на задние лапы, в миг стал человеком, и страшным было лицо его. А потом был огонь… Ни Эля, ни Вовка его не видели, глаза их на миг словно застило пеленой. Но зверь полыхнул, точно факел, полыхнул и исчез. Испарился! Словно его и не было. И только запах паленой шерсти ещё долго стоял над могилами.

Очнувшись, Эля с благоговением положила икону на вырытый холмик земли и кинулась к Вовке.

— Ты жив? Ну, как ты?

— Я… ничего. Только плечо болит. Кажется, он порвал мне плечо.

— Где, где, покажи! — она принялась осматривать его и ощупывать… но на теле Вовки не было ни царапинки!

— Ничего нет, совсем ничего, ты цел! Пойдем-ка отсюда скорей!